А. Грозин: Состоявшийся 10 марта в Тегеране 10-й юбилейный саммит Организации Экономического Сообщества, в принципе, как и любые, проходящие сейчас заседании я подобного рода, в значительной мере смазал свою программу, которая была заявлена ранее. Изначально говорилось о том, что в соответствии с уставом Организации Экономического Сообщества будут рассматриваться вопросы торгово-экономического партнерства, развитие коммуникативных проектов, партнерство в гуманитарной сфере и т.д. Но мировой экономический кризис, по сути дела, затмил собой все эти ранее намеченные переговорные позиции. И, по сути дела, обсуждение и экономического партнерства, и возможности выстраивания каких-то новых крупных проектов в экономике, в сфере коммуникаций, в гуманитарной сфере. Все перетекло в тему противодействия мировым кризисным явлениям.

Организация Экономического Сообщества возникла, как известно, в конце 80-х годов как сугубо региональная, небольшая организация. Первоначально в нее вошли Турция, Иран и Пакистан. И только после распада Советского Союза, а точнее, в ноябре 92-го года, с вхождением в Организацию Экономического Сообщества всех пяти постсоветских азиатских республик плюс Азербайджана, а также Афганистана, эта организация приобрела гораздо больший экономический и политический вес и потенциал. С этого времени, с момента расширения организации, по сути дела, саммиты ОЭС чаще всего концентрировались именно на сугубо экономических вопросах, по сути дела, достаточно разношерстном в политическом плане, в плане внешнеполитических ориентаций. Команда, которая собралась в рамках данной организации не предполагает выработки каких-то серьезных, скоординированных политических подходов. То есть это организация экономического партнерства. И сейчас в нынешних кризисных условиях именно это ее содержание и становится во многом востребованным.

Я полагаю, что те вопросы, которые были вынесены на повестку дня и отражены в итоговых документах юбилейного саммита, они как раз лишний раз это и подчеркивают. Основным звучанием всех докладов, всех выступлений было стремление консолидировать экономический потенциал стран для противодействия кризисным явлениям.

Из постсоветских азиатских республик наиболее ярко и наиболее заметно представил себя в данной ситуации Таджикистан. Следует отметить, что Президент Таджикистана Эмомали Рахмон приехал в Тегеран еще 10-го, провел накануне открытия саммита ряд сначала односторонних, а затем многосторонних встреч, встречался с Президентом Ирана Ахмадинежадом, с Президентом Афганистана Х.Карзаем. Потом, собравшись втроем, они заявили. что государства так называемого персо-язычного пространства могут на мировой арене выступать, во-первых, единым фронтом, а, во-вторых, могут стать очень серьезным политическим фактором, политическим полем, полюсом на всем континенте.

Ясно, что для Ирана подобного рода постановка проблемы, конечно же, интересна. Тегеран накануне предстоящих выборов и вообще заинтересован в том, чтобы выйти из той международной изоляции, в которую страну так долго загоняли Соединенные Штаты и их союзники.

Для Афганистана, для которого проблема выборов Президента тоже является весьма актуальной, подобного рода заявления, которые прозвучали в Тегеране, тоже интересы. Хамил Карзай заинтересован в том, чтобы получить как можно больший пиар от прошедшей встречи, и он этого добился.

А.Рахмон, по сути дела, пытается заручиться поддержкой, в первую очередь, конечно же, Тегерана (поскольку афганская поддержка это вещь весьма и весьма призрачная), поддержкой в противостоянии со своими соседями.

О том, что дело обстоит именно таким образом, свидетельствуют два фактора. Во-первых, на встрече говорилось о стремлении создать некий крупный инвестиционный фонд трех государств, средства из которого будут расходоваться на решение неотложных экономических задач в нынешних кризисных условиях. С другой стороны, стороны на трехсторонней встрече подтвердили стремление кооперировать свои силы в сфере оборонного партнерства, в сфере взаимодействия спецслужб, в сфере противодействия наркоагрессии, терроризму и традиционному набору угроз и вызовов, о которых сейчас все говорят. Понятно, что подобного рода трехсторонняя координация силовых потенциалов государств, в первую очередь. интересна Таджикистану, поскольку Афганистан и его национальная армия, его спецслужбы находятся под патронажем совершенно других, нерегиональных сил. Иран сам по себе является региональной державой и менее всего заинтересован в силовой поддержке со стороны таджиков или афганцев. Остается Таджикистан.

На мой взгляд, ситуация сейчас складывается таким образом. Рахмон, убедившись в том, что продавить проекты строительства крупных, гигантских гидроэлектростанций без учета мнения Узбекистана, не получается, кроме того, Россия также демонстрирует нежелание становиться в этом двустороннем споре на таджикскую сторону, в данной ситуации, которая, кроме всего прочего, обостряется еще и в связи с отсутствием финансов, Рахмон заинтересован в том, чтобы привлечь в этот таджико-узбекский спор Иран, привлечь на своей стороне. Понятно, что о создании какой-то действительно серьезной объединенной силовой компоненты трех государств, говорить не приходиться. И в данном случае речь идет о сугубо имитационной демонстрационной политике. Рахмон показывает Ташкенту, что на иранском направлении Таджикистан получил очень серьезную поддержку – и на уровне действующего пока Президента, и на уровне представителей так называемого иранского силового блока.

Насколько это может подействовать на узбекскую позицию по отношению к гидроэнергетическим проектам, сказать пока достаточно трудно, но Узбекистан, как мне представляется, является государством, достаточно трудно поддающимся подобного рода политическому давлению. Это продемонстрировали и известные позиции Узбекистана после андижанских событий весной 2005 года, когда они, несмотря на жесткое давление Запада, американская база была выведена, а отношения партнерства с Соединенными Штатами – в большей мере, с Евросоюзом – в меньшей мере, были в значительной степени свернуты. То есть иранский козырь в руках Э. Рахмона вряд ли в данном случае может как-то серьезно сработать. Очевидно, Душанбе на это рассчитывает, но, я думаю, что, во-первых, в силу достаточно серьезных позиций самого Узбекистана, во-вторых, в отсутствии поддержки в данном вопросе со стороны России, в-третьих, собственно, в больших сомнениях по поводу желания и стремления Ирана однозначно становиться в данном конфликте на сторону официального Душанбе, можно говорить, что данная встреча для Таджикистана пока принесла только имиджевый выигрыш.

Но, помимо таджикского лидера, также на саммите был заметен Президент Туркменистана Гурбангулы Бердымухамедов. Он провел ряд двусторонних встреч. В основном, речь шла об энергетическом потенциале, о новых возможных активизациях старых трубопроводных проектов вокруг туркменского газа. Ашхабад опять продемонстрировал так называемую газовую многовекторность, когда Президент обещал всем желающим и всем заинтересованным сторонам огромные возможности газовых поставок из Туркменистана. Но пока дальше разговоров какие-то реальные проекты не продвинулись. Существует отработанная многолетняя схема поставок газа в Россию, существует небольшой туркменского газа поток, идущий в Иран. В последние полтора года в сфере туркмено-иранских отношений именно по газовому вопросу возникли достаточно серьезные конфликтные точки. Стороны не сходятся по вопросу о цене, по которой Иран готов закупать туркменский газ. Очевидно, переговоры будут идти. Во всяком случае, появилась информация о том, что Иран даже, якобы, готов обратиться в международные судебные инстанции. Но, я думаю, что в ходе двусторонней встречи Бердымухамедова и Нижада это достаточно резкое противостояние, которое наблюдалось последние недели между Тегераном и Ашхабадом, было снято. А в остальном саммит прошел достаточно рутинно, несмотря на то, что он был юбилейным, и явно под знаком кризиса.

Очевидно стремление любых региональных объединений, организаций консолидироваться в нынешних условиях. Это общемировая тенденция, и здесь Тегеран не продемонстрировал ничего нового.