В последние предвоенные годы бессарабский вопрос открыто не поднимался в двухсторонних советско-румынских отношениях. Однако румыны не оставляли попыток «прощупывания» советского руководства на предмет благоприятного для себя решения данного вопроса[1]. В дипломатической переписке румынская сторона пыталась представить Днестр как пограничную реку, что вызвало отпор с советской стороны, считавшей правильным термин «линия реки Днестр»[2].

И хотя Советский Союз никогда с 1918 г. не признавал аннексии Бессарабии Румынией, но приближение второй мировой войны постепенно ставило бессарабский вопрос в плоскость практического решения. Так называемый пакт Молотова-Риббентропа от 23 августа 1939 г.[3] стал первым реальным сигналом для данного решения. Советское руководство понимало «свою заинтересованность в Бессарабии» исключительно как её возврат и включение в состав СССР.

В Бухаресте, естественно не зная о дополнительном секретном протоколе, правильно оценили возможные последствия советско-германского договора для Румынии[4]. Как писал тогдашний министр иностранных дел Г. Гафенку, Россия «хочет вернуть свои границы периода до 1914 г., а Германия не имеет ни права, ни желания помешать ей в этом»[5].

Начало войны в Европе, успехи Германии в Польше и бездеятельность Англии и Франции усилили стремление Румынии дистанцироваться от них, и 8 сентября она объявила о своем нейтралитете[6]. Вступление Красной Армии в Польшу привело к тому, что Бухарест вопреки действующему польско-румынскому договору заявил 18 сентября о своем нейтралитете в происходящих событиях7 и активизировал поиски союзника против Москвы среди великих держав. Для этого румынское руководство постоянно напоминало всем заинтересованным сторонам, что на Днестре оно защищает от большевизма не только себя, но и всю европейскую цивилизацию.

Но поскольку и Англия с Францией, и Германия с Италией заняли уклончивую позицию, румынская элита продолжила свою политику балансирования[8]. Более того, ещё 6 сентября на заседании Коронного совета, К. Арджетояну заявил, что от разразившегося конфликта выиграет в первую очередь Советский Союз, поэтому Румынии следует установить нормальные отношения с Россией[9]. Правда для этого ничего конкретного сделано не было. Среди румынских политиков лишь проживающий за границей Н. Титулеску выступал за реальное сближение с восточным соседом, однако его мнение было проигнорировано.

На практике Румыния всё более и более сползала под германское влияние. С этой целью член Коронного совета и один из крупнейших румынских промышленников И. Джигурту был направлен в Берлин под видом частного визита. 9 сентября он был принят Герингом, которого заверил, что Германия может доверять Румынии, так как последняя нужна рейху, чтобы «сдерживать Россию»[10].

«3 ноября Румыния вновь пыталась выяснить у Англии и Франции, распространяются ли их гарантии на Бессарабию, шантажируя их возможностью сближения с Германией. 14 декабря Англия заявила, что гарантии распространяются на Бессарабию в том случае, если Румынии немедленно поможет Турция и если Италия не будет препятствовать этой помощи… Франция присоединилась к такому ответу… Вместе с тем 15 декабря Румыния просила Англию сохранить её ответ в тайне, поскольку его разглашение могло бы толкнуть СССР на насильственное решение Бессарабского вопроса. Попытки Румынии получить гарантированную поддержку против СССР со стороны соседей также не принесли результатов. Союзники по балканской Антанте не были заинтересованы втягиваться в советско-румынский конфликт. Венгрия и Болгария стремились реализовать собственные территориальные претензии к Румынии. Италия рассчитывала продолжить сближение с Венгрией и ограничилась общими обещаниями. В ответ на постоянные запросы румынского руководства относительно возможности советской агрессии, Германия, добивавшаяся стабилизации цен на нефть, 8 февраля 1940 г. ответила, что положение Румынии её не беспокоит, поскольку она не предвидит никакой русской агрессии.

29 марта 1940 г. В.М. Молотов на сессии Верховного Совета СССР заявил, что «у нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного спорного вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопрос о возвращении Бессарабии военным путем». Это заявление вызвало в Румынии определенное беспокойство. Уже 30 марта румынский премьер-министр Г. Тэтэреску уведомил Германию о необходимости дальнейшего перевооружения румынской армии и просил повлиять на Москву, чтобы она не претендовала на Бессарабию. На это был получен ответ, что отношения с Румынией будут зависеть от выполнения ею своих «экономических обязательств перед Германией»[11].

При этом, как уже отмечалось, румынские власти пытались блефовать в глазах иностранцев, выставляя себя в качестве защитников Европы от большевизма. В частности в беседе с итальянским посланником в Бухаресте, министр иностранных дел Румынии Г. Гафенку отмечал, что на Днестре Румыния защищает от советской экспансии не только Бессарабию, но и остальную часть Балкан[12]. А Карл II 7 января 1940 г. заявил в Кишинёве, что он будет защищать Бессарабию самоотверженно и никому и никогда её не уступит[13].

С началом второй мировой войны происходит определённая эволюция и советско-румынских отношений. Румынские и прорумынские историки истолковывают её как целенаправленную политику СССР, направленную против Румынии. Так, к примеру, И. Шишкану приходит к выводу, что «после подписания советско-германского пакта и секретного дополнительного протокола, отношение СССР к Румынии эволюировало в сторону рассчитанной и постоянно усиливающейся враждебности. 5 декабря 1939 г. заместитель наркома иностранных дел В.П. Потёмкин в беседе с французским послом в Москве Наджиаром отметил, что Одесса, с потерей hinterlandа Бессарабия, превратилась в „мертвый порт”»[14].

В таких условиях, к середине 1940 г. усиливается прогерманская ориентация внешней политики румынских правящих кругов. Более того, немцам был выгоден иррациональный страх румынской олигархии по отношению к СССР и усиление её антисоветского курса, так как на этом Бухарест привязывался ещё теснее к Берлину. Так например, заявляя румынским правящим кругам, что постоянно «заступается» за Румынию в Москве, Германия добивалась постоянных уступок во взаимоотношениях с румынской стороной. Ещё 28 марта 1940 г. германские дипломатические представители в Бухаресте Фабрициус и Клодиус объясняли своим шефам в Берлине, что благодаря такой линии, Германия покупает румынскую нефть по цене на 150% дешевле чем на мировом рынке[15].

В результате этой политики, 28 мая с Германией был заключён «нефтяной пакт», в следствие чего вермахт получил серьёзнейшую сырьевую базу. Тогда же Коронный совет принял решение предложить Германии дружбу и добиваться политического союза с ней[16]. Одновременно румыны опасались оккупации своей страны немцами[17]. В начале того же месяца Карл II через своего эмиссара обратился в Берлин с просьбой «помочь возвести оборонительную стену на востоке» на советско-румынской «демаркационной линии». Тогда же король принял Фабрициуса и заявил ему, что будущее Румынии зависит только от Германии. 22 мая министр иностранных дел Гафенку обратился с той же просьбой к германскому послу в Бухаресте, однако последний посоветовал ему урегулировать румыно-советские отношения мирными средствами[18]. Вскоре Гафенку подал в отставку и на его место был назначен Джигурту, откровенный сторонник теснейшего сближения Румынии с Германией. «Гитлеровская Германия, однако, не спешила ответить положительно на румынские предложения»[19].

Вот как комментировал эту политику (правительства Тэтэреску) и её последствия вице-председатель Совета министров и министр иностранных дел Румынии Г. Тэтэреску 14 августа 1946 года на Парижской мирной конференции: «После военных событий мая и июня 1940 г., кучкой авантюристов и предателей, вопреки своим постоянным национальным интересам, Румыния была втянута в войну гитлеровской Германии против Советского Союза и западных союзников»[20]. Таким образом, в 1946 году, устами одного из своих виднейших представителей, румынская политическая элита признавала, что внешнеполитическая линия Бухареста шестью годами ранее была в корне ошибочна и даже антинациональна.

Однако, вернёмся в 1940 год. Мельтюхов М.И. пишет в связи с этим: «Война в Западной Европе потребовала от Румынии пересмотра внешней политики в пользу большего сближения с единственным возможным в то время противником СССР Германией. Уже 28 мая 1940 г. между Румынией и Германией был подписан новый торговый договор, согласно которому предполагалось увеличить поставки нефти Берлину на 30% в обмен на обеспечение румынской армии современным вооружением. Румынское руководство стало настойчиво предлагать Германии сотрудничество в любой области по её желанию. На новые румынские запросы о действиях Германии в случае „агрессии советской России” 1 июня 1940 г. последовал ответ, что проблема Бессарабии Германию не интересует – это дело самой Румынии»[21].

Но румыны продолжали настаивать перед немцами на своём антисоветском и прогерманском курсе. Так, 20 июня премьер Тэтэреску передал Фабрициусу ноту, в которой предлагал свою страну в качестве верного союзника рейха, говоря о всегда существовавшей общности интересов между двумя государствами. Он отмечал, что мощь Румынии является гарантией того, что она будет в состоянии выполнить свою роль защитника Днестра и устья Дуная[22]. О том же, даже в беседе с американским посланником Ф. Гюнтером 24 июня говорил и Джигурту, заявив, что «Румыния надеется получить в ближайшее время большое количество немецкого оружия, при помощи которого она сможет в течение не менее 4-х месяцев вести войну с СССР. Румынский министр иностранных дел заявил также, что надеется на помощь итальянской авиации»[23].

Фабрициус сообщал в Берлин, что в Бухаресте надеялись, что после скорой победы на Западе, Германия будет «сдерживать» Советский Союз. Министр иностранных дел даже заявил ему о их готовности вернуть СССР часть Бессарабии в границах 1856 г., но не пускать его к Дунаю[24]. В этой связи советские историки Борис Колкер и Изяслав Левит пришли к выводу, что «заявление Джигурту лишний раз доказывало, что румынские правящие круги сознавали обоснованность требований Советского Союза на возвращение ему Бессарабии, но стремились любыми средствами уклониться от их удовлетворения или по крайней мере их урезать»[25].

Естественно, в сложившейся международной ситуации, когда в результате гитлеровского наступления на Запад Франция и Англия надолго выходили из игры и в то же время основные силы вермахта были пока скованы на западе Европы, Советский Союз посчитал весьма разумным использовать данное положение с целью мирного разрешения Бессарабского вопроса. «Конкретные советские военные приготовления к решению Бессарабского вопроса, – отмечает Мельтюхов М.И., – начались 9 июня 1940 г., когда Военные советы КОВО и ОдВО получили директивы наркома обороны ОУ/583 и ОУ/584, согласно которым им была поставлена задача привести войска в состояние боевой готовности по штатам мирного времени без подъема приписного состава, сосредоточить их на границе с Румынией и подготовить операцию по возвращению Бессарабии. Для руководства операцией на базе управления КОВО было создано управление Южного фронта (командующий – генерал армии Г.К. Жуков)… 13 июня с 13.20 до 14.30 часов в Кремле состоялось совещание высшего военно-политического руководства, на котором… речь шла о подготовке операции против Румынии… Для выполнения правительственного задания было разработано два варианта операции. Первоначально оперативный план предусматривал ситуацию, когда Румыния не пойдет на мирное урегулирование территориального вопроса и потребуется ведение полномасштабных военных действий»[26].

Одновременно, против расположенной у советских границ румынской группировки в составе 36-38 пехотных и 4 кавалерийских дивизий, 5 горнострелковых и одной моторизованной бригад, поддержанных 658 боевыми самолётами, командование Красной Армии сконцентрировало 5, 9 и 12 общевойсковые армии, имеющие в своём составе 32 стрелковые, 2 мотострелковые и 6 кавалерийских дивизий, 11 танковых и 3 воздушно-десантных бригад, 30 артиллерийских полков и 4 артиллерийских дивизиона – всего 637 тыс. чел., около 9,5 тыс. артиллерийских орудий и миномётов, около 2,5 тыс. танков, 359 бронетранспортёров и более 28 тыс. автомобилей. Группировка ВВС Южного фронта объединяла 21 истребительный, 12 среднебомбардировочных, 4 дальнебомбардировочных, 4 легкобомбардировочных, 4 тяжелобомбардировочных авиаполка и к 24 июня насчитывала 2 160 самолетов[27]. Советская сторона и не скрывала своих приготовлений на левобережье Днестра, о чём румынам было хорошо известно[28].

Параллельно с вышеизложенным, Советское правительство предприняло и дипломатические усилия по окончательному разрешению территориального спора с Румынией. 23 июня оно предупредило германское правительство о своих намерениях в отношении Бессарабии и Буковины[29]. Как видно из информации Шуленбурга в Берлин, Молотов заявил ему, что «решение бессарабского вопроса не терпит дальнейших отлагательств… Советское правительство ещё старается разрешить вопрос мирным путём, но оно намерено использовать силу, если румынское правительство отвергнет мирное соглашение»[30]. Однако «для фюрера, – утверждает Фл. Константиниу, – стало неприятным сюрпризом, то что 23 июня 1940 г. В.М. Молотов проинформировал германского посла в Москве графа фон Шуленбурга о том, что Советский Союз потребует от Румынии уступить Бессарабию и Буковину»[31]. В конечном итоги немцы согласились с вхождением в состав СССР кроме Бессарабии, ещё и северной части Буковины[32].

Подробно данная ситуация описана в уже неоднократно цитированной работе Мельтюхова М.И.: «Военная подготовка решения Бессарабского вопроса сопровождалась соответствующей дипломатической деятельностью Москвы. 21 июня 1940 г. советский полпред в Бухаресте в беседе с румынским министром иностранных дел в ответ на реплику последнего о путях улучшения советско-румынских отношений заметил, что в первую очередь следует урегулировать нерешенные политические вопросы, в частности вопрос о Бессарабии. Однако румынская сторона не стала развивать эту тему… 20 июня итальянский посол в Москве А. Россо заявил Молотову о стремлении итальянского правительства развивать отношения с СССР в духе договора о дружбе, ненападении и нейтралитете 1933 г. и помочь урегулированию спорных вопросов на Балканах мирным путем. В ответ Молотов заявил, что СССР стоит за урегулирование Бессарабского вопроса „мирным путем, если, конечно, он не будет затягиваться без конца”. Эта беседа стала первым намеком для германского посольства в Москве на возможные действия СССР в отношении Румынии.

В беседе с Молотовым 23 июня Шуленбург подтвердил, что, по мнению Германии, „соглашение о консультации” согласно пакту о ненападении „распространяется и на Балканы”. Выяснив, что Германия подтверждает прошлогоднее соглашение о Бессарабии, Молотов сообщил Шуленбургу решение советского правительства по Бессарабскому вопросу. „Советский Союз хотел бы разрешить вопрос мирным путем, но Румыния не ответила” на советское заявление от 29 марта 1940 г. Теперь советское правительство „хочет поставить этот вопрос вновь перед Румынией в ближайшее время. Буковина, как область, населенная украинцами, тоже включается в разрешение Бессарабского вопроса. Румыния поступит разумно, если отдаст Бессарабию и Буковину мирным путем… Если же Румыния не пойдет на мирное разрешение Бессарабского вопроса, то Советский Союз разрешит его вооруженной силой. Советский Союз долго и терпеливо ждал разрешения этого вопроса, но теперь дальше ждать нельзя”. Шуленбург указал на важность для Германии экономических поставок из Румынии и просил советское правительство не предпринимать никаких решительных шагов, пока не будет обозначена позиция Германии. Молотов ещё раз подчеркнул срочность вопроса и заявил, что советское правительство ожидает поддержки со стороны Германии. Со своей стороны СССР обеспечит охрану экономических интересов Германии в Румынии.

23 июня вечером Молотов уведомил Шуленбурга, что „советское правительство будет ожидать ответа германского правительства до 25 июня включительно”. 24 июня Риббентроп составил для Гитлера меморандум, в котором указал, что в соответствии с секретным протоколом от 23 августа 1939 г. Германия декларировала свою политическую незаинтересованность в Бессарабии, относительно экономической заинтересованности Германии на Юго-Востоке Европы советское правительство было должным образом уведомлено. В тот же день Риббентропу были переданы соображения статс-секретаря германского МИДа Э. фон Вайцзеккера, который предложил приложить усилия для мирного урегулирования вопроса в смысле удовлетворения претензий СССР… Румынии же необходимо указать, что Германия поддержит советские требования…

26 июня в беседе с советским полпредом в Риме министр иностранных дел Италии Г. Чиано, сославшись на сведения о намерениях СССР „разрешить военным путем вопрос о Бессарабии”, информировал Москву, что Италия „целиком признает права СССР на Бессарабию”, но заинтересована в мирном решении этого вопроса. При этом итальянская сторона выразила готовность вместе с Германией „посоветовать Румынии принять советские предложения”[33]. 27 июня Москва дала согласие на это итальянское предложение.

В 21.00 25 июня Шуленбург сообщил Молотову следующий ответ Берлина: „1. Германское правительство в полной мере признает права Советского Союза на Бессарабию и своевременность постановки этого вопроса перед Румынией. 2. Германия, имея в Румынии большие хозяйственные интересы, чрезвычайно заинтересована в разрешении Бессарабского вопроса мирным путем и готова поддержать Советское правительство на этом пути, оказав со своей стороны воздействие на Румынию. 3. Вопрос о Буковине является новым, и Германия считает, что без постановки этого вопроса сильно облегчилось бы мирное разрешение вопроса о Бессарабии. 4. Германское правительство, будучи заинтересованным в многочисленных немцах, проживающих в Бессарабии и Буковине, надеется, что вопрос об их переселении будет решен Советским правительством в духе соглашения о переселении немцев с Волыни”. Германия высказала заинтересованность в недопущении „превращения Румынии в театр военных действий”. Молотов выразил признательность германскому правительству за его понимание и поддержку советских требований и заявил, что СССР также желает мирного решения вопроса; пожелания Германии относительно проживающих там немцев будут учтены, так же как и экономические интересы рейха. По вопросу о Буковине Молотов заявил, что она „является последней недостающей частью единой Украины и что по этой причине советское правительство придает важность решению этого вопроса одновременно с бессарабским”, но, как отметил Шуленбург, вполне возможно некоторое изменение советских требований.

26 июня Молотов вновь беседовал с Шуленбургом и заявил, что советские требования „ограничиваются северной частью Буковины с городом Черновицы”, и добавил, что советское правительство ожидает поддержки Германией этих требований. Когда Шуленбург заметил, что вопрос решился бы легче, если бы СССР возвратил Румынии золотой запас румынского Национального банка, вывезенный в Москву в 1916 г. Молотов ответил, что об этом не может быть и речи, так как Румыния достаточно долго эксплуатировала Бессарабию. Относительно дальнейших действий Молотов сообщил, что он передаст требования СССР румынскому посланнику в Москве в ближайшие дни и ожидает от Германии поддержки в удовлетворении этих требований, если Румыния не хочет войны»[34].

В тот же день в 10 часов вечера ми­нистр иностранных дел СССР В.М. Молотов предъявил румынскому правительству ноту, в которой пот­ребовал уступить Бессарабию («населённую главным образом украинцами» – это грубая фактологическая ошибка, так как основное население края составляли молдаване) и Северную Буковину в течение 24 часов[35]. В ответе Молотову посланник Дэвидеску пытался оспорить советские аргументы, однако это не произвело на наркома никакого впечатления[36]. Уже 28 июня эти территории вошли в состав Советского Союза. Карл II обратился за помощью к Германии, но не получил её[37], т.к. Гит­лер был ещё не готов к войне против СССР, а в соответствии с пактом Молотова-Риббент­ропа немцы уже заверили советское правительство в «отсутствии интереса» в отношении Бессарабии[38]. Румынские власти обратились и к своим турецким, греческим и югославским союзникам, однако и с их стороны не получили никаких гарантий помощи в случае военного столкновения с СССР[39].

«26 июня в 22.00, – отмечает Мельтюхов, – Молотов вручил румынскому посланнику Г. Дэвидеску ноту советского правительства… Получив советскую ноту, румынское правительство обратилось за поддержкой к Италии, Германии и союзникам по Балканской Антанте. Кроме того, от Рима и Берлина требовалось оказать сдерживающее влияние на Венгрию и Болгарию. С утра 27 июня в Румынии была объявлена мобилизация, а в 10.30 Риббентроп передал в Бухарест инструкцию своему послу, в которой предлагал заявить министру иностранных дел Румынии: „советское правительство информировало нас о том, что оно требует от румынского правительства передачи СССР Бессарабии и северной части Буковины. Во избежание войны между Румынией и Советским Союзом мы можем лишь посоветовать румынскому правительству уступить требованиям советского правительства”. Схожие ответы были получены от Италии и стран Балканской Антанты. Обсуждая варианты действий в данной ситуации, в Бухаресте решили попытаться затянуть время, вступив в переговоры с СССР»[40].

В этой связи известный германский историк А. Хилльгрубер отмечает, что «политически, в бессарабском вопросе Румыния оказалась в полной изоляции»[41]. А румын И. Константин делает вывод, что «и Берлин, и Рим дали „зелёный свет” Московскому правительству для аннексии Бессарабии и разрушения таким образом территориальной целостности Румынии»[42].

Интересна и позиция в этом вопросе известного израильского историка Габриэля Городецкого: «Получив ультиматум, король Кароль, буквально в бешенстве, вызвал германского посла во дворец. Однако бесконечные интриги короля лишили его всякого уважения в глазах всех великих держав. Риббентроп прямо обвинил его в натравливании одной воюющей стороны на другую, когда он сначала получил английские гарантии, а потом искал поддержки у Германии, после того как её превосходство стало очевидным. К своему ужасу, король обнаружил, что итальянцы тоже сочувствовали претензиям русских. В конце концов он попытался заручиться поддержкой англичан, мрачными красками рисуя советскую угрозу Проливам. Он призывал Черчилля действовать, „как лорд Солсбери и мистер Дизраэли, когда Бессарабия перешла в другие руки в 1878 г.” Но в Лондоне к подобным намекам отнеслись как к „желанию румын в настоящий момент напугать нас до дрожи замыслами русских”»[43].

А вот как комментируют англосаксонскую позицию румынские историки В. Фл. Добринеску и И. Константин: «Английская реакция на аннексию Бессарабии, Северной Буковины и района Герца выразила безразличие и пассивность… В то драматическое для румынского народа время, Англия нашла „оправданными” советские и болгарские претензии на важнейшие части румынской территории и желала румыно-венгерского столкновения, которое де-факто вывело бы СССР к Карпатам и спровоцировало бы советско-германский конфликт… Реакция американских властей в отношении трагических событий, свалившихся на Румынию в конце июня 1940 года, выразилась в „молчаливом согласии”, что не могло не повлиять и на общественное мнение этой страны»[44].

И. Константин осведомляет читателя, что «вся английская пресса, – информировал Бухарест В.В. Циля, – „приветствует успех русской дипломатии в отношении вступления в Румынию”. Эти публикации пришли к выводу, что данная акция „не имеет антианглийской направленности, а, напротив, будет иметь катастрофические последствия для Германии и Италии, если возрастёт русское влияние на Балканах”. Такие газеты как „New Chronicle” и „Daily Herald” считали „справедливыми” претензии Советского Союза к Румынии»[45].

Коронный совет Румынии в этих условиях решил проигнорировать советы «оси» уступить Бессарабию и предложил Москве двухсторонние переговоры. Молотов ответил на это румынскому послу, что такой ответ является неудовлетворительным. Тогда Дэвидеску разъяснил, что ответ его правительства следует рассматривать как утвердительный. Советский министр вручил румынскому правительству вторую ноту, в которой потребовал в течение четырёх дней, начиная с 14⁰⁰ 28 июня 1940 г., очистить Бессарабию и Северную Буковину от румынской армии и администрации[46].

В деталях события описываются в уже известной работе российского историка Мельтюхова: «В 23⁰⁰ 27 июня в Москве был получен ответ Бухареста, в котором румынское правительство заявляло, „что оно готово приступить немедленно, в самом широком смысле к дружественному обсуждению, с общего согласия, всех предложений, исходящих от Советского правительства”. Румыния просила „указать место и дату” будущих переговоров, делегаты на которые с румынской стороны будут назначены после ответа из Москвы… Однако все попытки румынского дипломата договориться о будущих переговорах были безуспешны, поскольку, как заявил Молотов, „сейчас речь идет о вопросах политических, а не технических”. Советская сторона предложила немедленно подписать соглашение о том, что 28 июня „советские войска должны занять определенные пункты” и за 3-4 дня всю остальную территорию. Соответственно Румыния должна гарантировать сохранность предприятий, железных дорог, аэродромов, телеграфа и телефона, государственного и частного имущества, а позднее „советско-румынская комиссия сможет договориться о деталях реализации намеченных мероприятий”.

Дэвидеску отказался подписывать соглашение, сославшись на отсутствие у него необходимых полномочий. Тогда несколько позднее ему была передана новая советская нота, в которой отмечалась неопределенность ответа румынского правительства, „ибо в нем не сказано прямо, что оно принимает предложения Советского правительства о немедленной передаче Советскому Союзу Бессарабии и северной части Буковины”… В Бухаресте продолжали обсуждение сложившейся обстановки, не исключая и возможности военного сопротивления СССР. Однако поздно вечером 27 июня, реально оценив военные возможности Румынии и опасаясь социальных потрясений в случае войны с СССР, Коронный совет 27 голосами против 11 решил согласиться на уступку требуемых СССР территорий. Как позднее заявил в парламенте Тэтэреску, „мы решили отступить из Бессарабии и Верхней Буковины, чтобы спасти сегодня румынское государство и уберечь от опасности будущее румынской нации”»[47].

Вот как сквозь призму собственных эмоций воспринимал в своих воспоминаниях обсуждаемую в ходе двух Коронных Советов проблему Карл II: «Эта весть ошарашила меня как ударом дубины и возмутила меня безмерно. Это ужасно… При любом риске, …необходимо сопротивляться… Я решительно за сопротивление, Джигурту не представляет его возможным, а Тэтэреску колеблется, всё более склоняясь к уступкам. Наше положение осложняется тем, что нет гарантий безопасности на границах с Венгрией и Болгарией и рискуем оказаться в крайне критической ситуации, если будем атакованы с трёх направлений. И всё же, как сюзерен этой страны, не могу представить уступку территорий, решительно являющихся по сути и исторически румынскими. Аргумент СССР, требующего север Буковины в качестве слабой компенсации за 22 года румынской оккупации Бессарабии, является просто смешным»[48].

Описывая свою беседу до этих заседаний с дипломатическим инспектором рейха Киллингером, Карл отмечал в своём дневнике: «СССР оказал такую услугу рейху, что не может быть и речи о повороте против Советов по нашему желанию. Всё же он согласился телеграфировать в Берлин то, что я сказал. Фактически, хотя я сблизился с Германией, она без зазрения совести продала нас во имя своих интересов»[49]. Следует отметить, что слова о «предательстве Румынии великими державами» является чем-то постоянным в румынской ментальности. Сплошное сетование и плачь до небес… По этой логике, кроме того как блюсти интересы Румынии, которая сама не в состоянии делать это эффективно, великим державам более и заняться нечем.

Как мы уже отмечали, 28 июня в 1 час 30 мин. по московскому времени, Молотов вручил Дэвидеску конкретные предложения Советского правительства, предусматривавшие эвакуацию румынской армией и администрацией Бессарабии и Северной Буковины в течение 4-х суток и занятие этой территории советскими войсками[50]. В 11 часов того же дня посол сообщил наркому, что его правительство принимает эти предложения, но просит продлить срок эвакуации с 4-х до 8-и дней, а также вернуться к рассмотрению вопроса о границе в районе г. Херца[51]. Ответив в начале отказом, на следующий день Молотов согласился лишь на продление сроков эвакуации на сутки – до 3 июля[52].

Молдавский историк Антон Морарь, полностью поддерживая действия советских властей, констатирует, что «по настоятельному требованию Советского государства, правители Румынии в конце июня 1940 г. вывели свои войска и оккупационную администрацию из Бессарабии. Она стала наконец свободной и воссоединилась с СССР»[53].

Российский историк Т.А. Покивайлова отмечает, что «в ноте Советского правительства от 26 июня 1940 г. …не был использован богатый арсенал аргументов о незаконности захвата Бессарабии в 1918 г., который использовался советской дипломатией в двадцатые годы для обоснования своей позиции». Она также считает «совершенно нереальным выдвинутый срок для эвакуации румынских войск. Именно поэтому» второй Съезд народных депутатов СССР указал, «что Сталин „в великодержавной манере осуществил возвращение в состав Союза Бессарабии”, что, между прочими акциями того времени, „деформировало советскую политику и государственную мораль”. Подчёркиваем, что речь здесь идёт о способе, о военно-дипломатическом оформлении свершившегося, а не о его сути»[54].

«Аргументация советской ноты от 26 июня 1940 г. в адрес королевского правительства Румынии о возвращении Бессарабии, – продолжает Т. Покивайлова, – страдает серьёзными недостатками и в политическом и в научно-историческом плане и не идёт ни в какое сравнение с выработанным в 1921 г. подходом советской дипломатии по этому вопросу. Более того, нота Молотова грешит искажениями действительности: в ней говорится о Бессарабии как о территории, „населённой главным образом украинцами”, что никак не отражает истинного национального состава края… Стремление подчеркнуть военную силу в тот момент лишь усиливало ультимативный тон ноты и совершенно скрывало правовой характер предъявленных требований возвращения Бессарабии»[55].

«29 июня войска первых эшелонов вышли на реку Прут, где заняли переправы и установили порядок осмотра отходящих румынских частей с целью изъятия захваченного имущества местного населения… К исходу 1 июля новая граница была полностью занята войсками, а с 14⁰⁰ 3 июля граница была закрыта, и не успевшие переправиться румынские военнослужащие были разоружены и задержаны. Тем самым войска Южного фронта выполнили поставленную перед ними задачу и обеспечили нашему Правительству возможность мирным путем освободить БЕССАРАБИЮ и БУКОВИНУ и своими действиями быстро закрепили их за СССР»[56].

Г. Городецкий, оценивая эти события, отмечает, что «мотивы поведения Сталина обусловливались в первую очередь чистой Realpolitik… Оккупация Бессарабии и Северной Буковины в конце июня 1940 г. была скорее результатом желания обезопасить себя на Балканах и побережье Черного моря, чем следствием ненасытного аппетита русских, как это часто представляют в литературе. Экспансия per se была лишена всякого идеологического мотива… Распространение советской системы безопасности на устье Дуная создавало необходимую глубину обороны для Севастополя и Одессы, находившихся всего лишь в 40 км от румынской границы… Оккупация Северной Буковины также мотивировалась стратегическими соображениями. Она принесла Сталину контроль над главными железными дорогами между Украиной и Бессарабией через Черновцы и Львов… Королю Каролю было настоятельно рекомендовано уступить Бессарабию без сопротивления»[57].

При отходе румынских войск с территории Бессарабии и Северной Буковины имели случаи нарушения условий эвакуации. 29 июня заместитель наркома иностранных дел В.Г. Деканозов сделал Дэвидеску представление по этому поводу. 30 июня ему вновь было указано, что «румынские войска при уходе грабят население, уводят лошадей, реквизируют скот и повозки». 13 июля румынскому послу заявили о случаях помех, чинимых румынскими властями уроженцам Бессарабии и Северной Буковины, пытавшимся вернуться в родные места. 15 июля советский полпред А.И. Лаврентьев сделал министру иностранных дел Румынии М. Маноилеску аналогичное заявление[58]. О том же говорил Молотов на прощальной аудиенции Дэвидеску[59]. «На советско-румынской границе происходили постоянные инциденты и провокации, – отмечает Т. Покивайлова со ссылкой на Архив внешней политики РФ, – ответственность за которые каждая из сторон пыталась снять с себя и переложить на другую сторону»[60].

И ещё один момент. Как бы не оценивать произошедшее, для молдавского народа включение Бессарабии в состав СССР явилось положительным событием, освободившим его от 22-летнего чужеземного господства и создавшим условия для восстановления его государственности. 2 августа 1940 г. была образована Молдавская ССР, правопреемницей которой является современная Республика Молдова. Вот как оценивает данное событие известный молдавский историк А.Г. Морарь: «Образованием Союзной Молдавской ССР и созданием её органов власти и управления, принятием Конституции республики завершилось создание советской национальной государственности молдавского народа»[61]. В другой своей научной работе, в продолжение острой полемики с «буржуазными фальсификаторами», он приходит к выводу, что «воссоединённый молдавский народ обрёл своё единое советское государство в семье народов-братьев и при их помощи… Молдавская ССР [была] создана на исконно молдавских землях»[62].

В румынской историографии события июня 1940 года интерпретируются исключительно отрицательно и в особенности спешка, с которой советская сторона потребовала очистить Пруто-Днестровское междуречье. Так, например, Ш. Константинеску делает вывод, что советские ноты от 26 и 28 июня 1940 г. являются «самым драматическим событием, ударившим по Румынии с момента Великого Объединения 1918 года, настоящим сейсмическим потрясением»[63].

«Эвакуация уступленных территорий происходила в тяжелейших, зачастую драматических условиях по причине нехватки времени, – считает К. Кирицеску… – Тот факт, что приказы об эвакуации были переданы румынской стороной лишь в последний момент и распоряжения правительства сводились к идее избегать любые конфликты с теми, которые должны были сменить нас, породил состояние хаоса, паники и страха»[64].

Возможно, что это и в самом деле произошло слишком быстро. Однако, учитывая всю историю советско-румынских отношений начиная с 1917 года, Москва не видела ни одного повода, чтобы доверять румынской олигархической элите. В первую очередь советские руководители не забыли о нарушении румынской стороной соглашения «Раковский-Авереску» от 5-9 марта 1918 г., по которому в течение двух месяцев Румыния обязывалась эвакуировать свои войска из Бессарабии[65]. И они не хотели упустить благоприятный момент для решения бессарабского вопроса в пользу СССР.

Политическое руководство Румынии капитулировало и уступило без борьбы эти провинции, которые считало «исторически румынскими»[66]. Советскому Союзу уступили без малейшего, пусть символического, сопротивления более 50 тыс. км² с населением около 4 млн. человек. И хотя «присоединение» Бессарабии к Румынии в 1918 г. было абсолютно незаконным, однако, если румынское государство считало её своей, – «плотью от плоти страны», – тогда следовало защищать её любой ценой и любыми жертвами, как защищает мать своих детей.

Тот факт, что этого не случилось, вольно или невольно доказывает, что Бессарабия была «нелюбимым ребёнком» Румынии, чужой дочерью «Родины-матери» и, фактически, в течение 22 лет – колонией, из которой только брали, не возвращая взамен ничего. То, что не защищаешь, более тебе не принадлежит. Так что, если до того момента Румыния имела ещё какие-то «исторические» и «моральные» претензии в отношении Бессарабии, пусть и непризнанные всем мировым сообществом, события июня 1940 г. рассеяли их окончательно. Правда, наш народ не спросили не только в 1918 г., но и в 1940-м! Естественно, сегодня сложно сказать, о чём думали бессарабцы в 1940 г., но если предположить невозможное и в 1940 г. был бы проведён референдум, на котором население Бессарабии, без давления, под международным контролем, свободно бы выразило своё мнение, – по итогам волеизъявления только в составе Румынии не осталось бы.

Однако в румынской и около румынской историографии господствуют иные оценки данного события, интерпретации, которые воспроизводят и оправдывают уже озвученную выше позицию Карла II-го и в целом румынской элиты – решительную на словах и трусливую на деле. Например, молдавский историк Ион Шишкану пишет следующее: «Таким образом, силовой аргумент, неблагоприятная для Румынии международная обстановка и поддержка советских претензий на румынские территории со стороны Германии заставили немедленно решить вопрос об эвакуации Бессарабии и Северной Буковины… После долгих споров было решено не отвергать советский ультиматум, так как в условиях отсутствия помощи извне, длительное сопротивление лишь собственными силами является невозможным…

Положение Румынии было совершенно ясным: уступить или воевать. В тех условиях война означала уничтожение всей румынской армии и невозможность организации обороны от возможных атак с других направлений… „Начальник Генерального штаба генерал Тенеску… придерживался мнения, что следует принять ультиматум, чтобы завтра не пришлось уступить ещё больше”. В конце дискуссии премьер Г. Тэтэреску раскрыл невозможность оказания сопротивления советской армии и доказал, что в следствие подобного сопротивления будет полностью разбита румынская армия, стремительно оккупирована вся страна и разрушено румынское государство. Он пришёл к выводу о невозможности отступления армии… и сделал следующее заявление: „…Решено эвакуировать Бессарабию и Верхнюю Буковину, с тем чтобы спасти жизнь Румынскому Государству и обеспечить будущее румынизма”…

Румыния не могла рассчитывать… на военную помощь Франции и Англии, …Румыния не располагала… линиями снабжения, коммуникации и отступления… Таким образом, в сложившихся в 1940 г. исторических обстоятельствах, не будет преувеличением утверждение, что возникла угроза самому существованию государства, и это в то время, когда уже столько государств было уничтожено»[67].

Однако вот слова самого Тэтэреску: «Сопротивление представляло собой самое простое решение: это было инстинктивным выражением мужества. Сопротивление выразило бы чёткое реагирование народа, осознающего свои права и свою историческую миссию. Но сопротивление означало не просто неравную борьбу, но войну, в которую наша армия не могла бросить все свои силы, так как должна была защищать и другие угрожаемые участки фронта, к тому же в условиях, в которых любая помощь становилась иллюзорной, а отступление – невозможным. В лучшем случае, сопротивление означало бессмысленную растрату наших вооружённых сил»[68].

В принципе, данную точку зрения поддерживает и один из наиболее серьёзных румынских историков, Флорин Константиниу, который считает, что «то положение полнейшей политической и военной изоляции, в котором оказалась Румыния не оставляло Бухарестскому правительству иного выбора – для избежания войны, которая из-за неблагоприятного соотношения сил могла окончиться для Румынии только катастрофой – кроме как уступить затребованные Советским Союзом территории»[69]. Ш. Константинеску ещё более категоричен и утверждает, что «в этом случае [имеется ввиду оказание сопротивления – С.Н.], в результате поражения, Румыния была бы разделена между СССР, Венгрией, Болгарией и Германией»[70]. Естественно, что господа Шишкану & K⁰ имеют полное право выражать любое мнение. Тем более, что бумага всё стерпит, а любая подлость может быть оправдана и одобрена некоторыми историками. Именно такие позиции занимают многие румынские историки, возможно их даже большинство.

Правда, при этом, мы совсем не отрицаем существования в то время территориальных претензий к Румынии со стороны Венгрии и Болгарии. Так 28 июня во время экономических переговоров с Клодиусом, венгерский министр иностранных дел Чаки выдвинул претензии на Трансильванию и заявил, что Венгрия готова применить силу для их удовлетворения. Опасаясь разрушения плоештьских нефтепромыслов, немцы высказались против развязывания хортистами войны с Румынией. При этом гитлеровцы пообещали венграм полную поддержку в разрешении территориального спора с Румынией «в более подходящее время»[71]. Перед румынами они выставляли свои «заслуги» в «удержании» Венгрии.

Выше мы уже отмечали, что в румынской националистической историографии о ХХ-м веке (о специалистах из области античной, средневековой и новой истории мы ничего сказать не можем, т.к. недостаточно знакомы с соответствующей научной литературой) тенденция к реалистическому освещению и анализу действительности присутствует лишь очень относительно, однако господствует стремление к отражению событий с «патриотических» позиций. Другими словами, главной задачей многих румынских историков контемпоранистов (естественно, имеются и исключения*) является не выяснение исторической истины, а внедрение ультранационалистической концепции румынизма (данная констатация относится, в первую очередь к историографии бессарабского вопроса). Даже с точки зрения профессионально-технической, доминирует линия на игнорирование фактов не вписывающихся в идею «румынского патриотизма» и, одновременно, сильно преувеличен фактологический аспект, подтверждающий румыно-националистические мифы.

«В контексте написания румынской истории „объективность” понимается как „соответствие румынским национальным интересам”, а это означает, что мои выводы могут разочаровать румынских читателей»[72]. Наверное г-н Мёрс не сильно ошибался, когда писал, что «его выводы разочаруют» слишком многих румынских историков и молдавских историков румыно-унионистской ориентации. И, к сожалению, данный вывод действителен для румынской исторической науки всего новейшего времени, конечно, с некоторыми исключениями (во всяком случае, он верен в отношении работ, прямо или косвенно анализирующих бессарабский вопрос), хотя за последние 90 лет в Румынии сменились несколько режимов и даже общественно-экономических формаций.

В румынской историографии делаются также попытки доказать, что 28 июня 1940 г. является прямым следствием пакта Молотова-Риббентропа. Де юре – это не так, так как подписанные документы не содержали ничего по поводу раздела территорий[73]. Де факто – да, т.к. в них идёт речь об интересе сторон в отношении некоторых территорий. Но опять-таки, вхождение Бессарабии в состав СССР не являлось прямым результатом (возможно, лишь косвенным) советско-германского соглашения. 28 июня стало возможным благодаря коренному изменению международной конъюнктуры. Но даже если предположить, что указанный договор имел по отношению к Бессарабии реальное (или юридическое) значение, 22 июня 1941 г. оно утратило силу в результате нападения фашистской Германии и её союзника Румынии на СССР. Таким образом, «22 июня» аннулировало любые последствия «23 августа». Но обо всём этом пойдёт речь далее.

Комплексное мнение румынских историков по 1940 году было в своё время выражено К. Кирицеску: «Возможно, всё-таки следовало оказать сопротивление? Но в тех условиях оно безальтернативно означало бы разрушение страны без возможности её восстановления на длительный период… Легко описывать драматические ситуации эффектными фразами. На Коронном совете Йорга выступил против уступок, заявив: „Страна, без борьбы уступающая часть территории, рискует самим своим существованием”. Государственный муж должен рассуждать трезво, взвешивая все обстоятельства… Мудрость подсказывает нам, что не было ничего лучшего, как уступить, в надежде, что время, столь полное сюрпризами и непредвиденными обстоятельствами, создаст новую, благоприятную нам конъюнктуру»[74].

В действительности, сопротивление ни в коем случае не означало бы «разрушение страны». Этим словосочетанием оправдывается неэффективность, трусость и глупость румынской правящей олигархии. В той ситуации, бесспорно драматической для Румынии, позиция Йорги была не только более честной, но и, по нашему мнению, ещё и, с точки зрения государственных интересов Румынии, более реалистичной, в особенности с позиций будущего. И не следует путать подлость и предательство с государственной мудростью. Но и время не на стороне подлецов, а с людьми конкурентоспособными, умеющими эффективно защищать национально-государственные интересы.

Выше мы уже высказали своё отношение к политике тогдашних румынских властей, отметив её трусливый и лицемерный характер. Странно, что в румынской историографии господствует оправдательное отношение к подобной политике. В таком случае, следуя логике современных апологетов данной линии, Румыния имеет право на существование в качестве независимого государства лишь в случае одобрения этого со стороны ведущей и сильнейшей на тот или иной момент державы или блока государств. Правда далеко не все румынские историки разделяют это мнение. Так, например, г-н К.И. Стан отмечает, что эвакуация Бессарабии и Северной Буковины «являлась, по нашему мнению, политической ошибкой. Был создан опасный прецедент»[75].

Поскольку до сегодняшнего времени появляются спекуляции насчёт позиции румынского руководства в июньские дни 1940 г., сошлёмся на суждение весьма осведомлённого деятеля официального Бухареста той поры. 28 августа 1940 г. премьер-министр Румынии И. Джигурту писал германскому министру иностранных дел И. Риббентропу: «Бессарабия объединилась с Румынией в конце Первой мировой войны… Мы не боролись за это объединение и, между прочим, это объединение не было одной из целей, которые мы преследовали в великой войне. Поэтому… понятно, почему наш народ согласился с уступкой (Бессарабии – С.Н.) без всякой борьбы»[76].

В этом контексте возникает ещё один логический вывод: в 1940 г., но также и в 1944-ом, уступив Бессарабию Советскому Союзу, румынские власти ни в какой форме – предъявления протеста советской стороне, адресованного международной общественности заявления, официального обращения к государствам мира и международным организациям или любой другой акции – не выразили идею о том, что уступка осуществляется под давлением грубой силы, что она незаконна, что Бессарабия есть «румынская земля». Другими словами, румынская сторона не предприняла никакой акции юридического характера, которая объявляла бы передачу Бессарабии незаконным актом как с точки зрения международного права, так и с позиций румынского национального законодательства. Наоборот, приняв без подобного рода декларации советское предложение, румынское правительство де факто и де юре признавало, что передаёт СССР не принадлежащую Румынии советскую территорию.

Соответственно, плач об «аннексии», «ультиматуме», «насильственном навязывании» и т.д. и т.п. возник позднее, а в наши дни имеет идеологически-пропагандистский характер с целью «патриотического воспитания» собственного населения и дебилизации посредством образовательной системы молодёжи Республики Молдова. Естественно, эти действия имеют чётко определённую геополитическую направленность: передел ментальности населения Молдовы для её ликвидации в будущем руками будущих поколений самих молдаван. Жаль, что за 8 лет правления Воронин & K⁰ так и не поняли этого.

Таким образом, как мы уже неоднократно отмечали, современные румынские историки не согласны с И. Джигурту. Например, Ш. Константинеску утверждает, что «включение Бессарабии и Северной Буковины в состав СССР является откровенным и грубым выражением применения силы в международных отношениях. Действие Советского Союза в июне 1940 года в отношении Румынии ясно доказывает, что Москва являлась агрессором, а наша страна оказалась подвергнутой агрессии»[77]. И для того, чтобы аргументировать свой тезис, автор ссылается на Конвенцию от 3 июля 1933 года, определявшую в качестве агрессора государство, которое «вторглось своими вооружёнными силами… на территорию другого государства»[78].

На всё это можно ответить лишь тем, что уважаемый автор и другие наши румынские коллеги вновь интерпретируют события не с позиций историзма и исторической объективности, а с платформы румынского «патриотизма». Национализм покрыл изморозью глаза многих румынских историков. Для них не подлежит сомнению, что «Бессарабия – румынская земля», даже при том, что 97,8% её населения не признавали этого в 1918-1940 годах и не признают сегодня. Вообще-то не только румынская историческая наука, но и политическая элита Румынии, с завидной настойчивостью игнорирует данную действительность. Чего только стоит заявление президента Т. Бэсеску, будто бы в Республике Молдова проживают 4,5 млн. румын?! А что значит для националистов воля 97,8% молдаван не считающих себя румынами?! Мы не можем обижаться на г-на Бэсеску, так как он является простым мотористом, ставшим по воле Всевышнего во главе государства. Возможно его исторические познания не превышают интеллектуального уровня его бывшего коллеги В. Воронина, выпускника Кишинёвского кооперативного техникума. Но почему эти вещи игнорируются «докторами» и «профессорами», считающими себя «учёными»?

Однако продолжим анализ «аргументов» историка Ш. Константинеску. Во-первых, подписывая указанную конвенцию, советская сторона подчеркнула, что ни в коем случае не признаёт включение Бессарабии в состав Румынии. Таким образом, с точки зрения международного права, тезис об «агрессии против Румынии» является беспочвенным. Данный вывод почти повсеместно признаётся международной исторической наукой. Как мы уже видели, де факто и де юре он был признан и румынскими властями летом 1940 г. и даже правительством Антонеску после 22 июня 1941 г.[79] Нечего и говорить, что это было признано в 1944 г. при подписании перемирия[80], а также Парижской мирной конференцией в 1946-1947 гг.[81]

Таким образом, в 1940 г. Советы не только ни на кого не нападали, но с точки зрения международного права, агрессор и оккупант в лице королевской Румынии добровольно, мирным путём, не оказывая ни малейшего сопротивления возвратил захваченную и аннексированную им ещё в 1918 г. территорию Бессарабии. И без лишних слёз и плача, уважаемые «исследователи»… Но вообще, вся румынская историография бессарабского вопроса является сплошным националистическим стенанием.

И в конце своего жалостного стона г-н Константинеску заявляет, что «исходя из способа развития событий, можно утверждать, что в конце июня 1940 г. между Румынией и СССР было установлено состояние войны»[82]. О том же заявляет и другой его коллега К. Хлихор: «Фактически Румыния была вовлечена в мировой конфликт против своей воли 28 июня 1940 года»[83]. «Считаем, – продолжает свою мысль тот же автор, – что 22 июня 1941 года является лишь тем моментом, когда на основе международных юридических норм Румыния смогла ответить на предыдущую агрессию»[84]. Более подходящего слова чем «бред» для характеристики подобных утверждений подобрать сложно. В румынской историографии также господствует убеждение, что «и после аннексии Бессарабии и Северной Буковины советское правительство продолжило по отношению к Румынии политику сплошных угроз»[85].

Историк К. Калафетяну считает, что «советский ультиматум конца июня 1940 года явился откровенным сигналом софийскому и будапештскому правительствам для усиления их ревизионистской антирумынской деятельности»[86]. Ему вторят и другие: «Советские ультиматумы поощрили Венгрию и Болгарию официально предъявить свои территориальные претензии Румынии»[87].

А И. Кипер приходит к выводу что после 28 июня «сближение или сотрудничество с Советским Союзом были не просто абсурдными, но и по истине опасными для существования румынского национального государства… Советский Союз и в дальнейшем проводил антирумынскую политику»[88]. В действительности вина за то, что последовало лежит на политике всех предыдущих румынских правительств, политике, которая расположила против Румынии почти всех её соседей. Жаль, что в румынской исторической науке до настоящего времени всё ещё не наступило понимание этого факта. Не извлекать уроков из трагического прошлого своей страны означает ставить под угрозу её будущее.

В контексте дискуссий последних лет о событиях 1940 г., о характере войны Румынии против СССР существует один довольно интересный аспект. Речь идёт о «смене вех» некоторых молдавских и других историков, которые в своё время писали и доказывали одно, а в начале 90-х годов перешли на противоположные позиции. Одним из ярчайших тому примеров является научная и общественная деятельность доктора исторических наук, профессора А.К. Мошану, долгие годы занимавшего видное место в молдавской коммунистической историографии* и партийной номенклатуре**, а в последствии занявшего резкую антисоветскую позицию и, будучи избранным председателем парламента Республики Молдова, в 90-е гг. стал одним из ведущих прорумынских политиков и крайним антисоветчиком.

В 1984 г. в одном престижном советском историческом журнале он опубликовал рецензию на двулогию И.Э. Левита, посвящённую МССР в годы Великой Отечественной войны. Следует подчеркнуть, что это не простая рецензия, а выражение своеобразного идейного кредо, если хотите – professiondefoi, в то время ещё товарища, Мошану. Так вот, этот ныне «антикоммунист» на 4-х страницах текста не менее 12 раз использует синтагму «фашистская Румыния» и не менее 13 раз словосочетания типа «фашистский режим Антонеску», «фашистский режим Румынии», «фашистское государство», «военно-фашистский режим Антонеску», «фашистская клика Антонеску», «фашистский главарь» и т.д. и т.п. То есть, в то время товарищ, Мошану с неподдельным коммунистическим рвением и истинным советским патриотизмом клеймил то, что сегодня, успевший стать господином, Мошану с не меньшим, но уже румыно-патриотическим, остервенением, так же пламенно защищает. Заметим, что ни в советское время, ни сегодня никто не насиловал и не насилует г-на Мошану & K⁰ утверждать то или иное. Это их свободный выбор. Как минимум, если бы эти люди так не думали или думали по иному, то могли бы вообще об этом не писать.

В своей концептуальной статье Александр Константинович клеймит «участие режима Антонеску в агрессии против Советского Союза»[89], «оккупационную политику диктатуры Антонеску на временно захваченной советской территории»[90], осуждает «грубые фальсификации и искажения со стороны буржуазных историков, идеологов империализма», «пытающихся обелить внешнюю политику тогдашних румынских правителей, оправдать участие фашистской Румынии в войне против СССР ссылками на „русскую угрозу”, на необходимость защиты „национальных интересов”»[91].

В то же время автор категорически поддерживает «движение Сопротивления в Румынии», «героическую борьбу советских людей против оккупантов»[92], что, по его мнению «лишний раз свидетельствует о лживости утверждений относительно „освободительной”, „цивилизаторской” миссии фашистской Румынии на территории СССР»[93]. Рецензент также глубоко возмущён тем фактом, что «правители этой страны пытались „румынизировать” и колонизировать советские территории между Прутом и Бугом методами насилия и террора, путём уничтожения и переселения части местного населения и превращения остальных жителей в даровую рабочую силу эксплуататоров». Но, что более всего вызывает неприятие автора, так это тот факт, что «эта политика предусматривала полную ликвидацию социалистической системы хозяйства и общественной собственности на орудия и средства производства»[94]!

Что касается оценки бессарабских событий 1940 г., г-н Мошану убедительно опровергает «утверждения… о том, что переход королевской Румынии на сторону фашистской Германии был результатом советской ноты от 26 июня 1940 г.», называя их «лишёнными всякого основания. В ноте, как известно, Советское правительство потребовало немедленного мирного урегулирования вопроса о Бессарабии и Северной Буковине, захваченных буржуазно-помещичьей Румынией в 1918 году»[95]. Заметьте, в 1984 г. обо всём этом профессору Мошану было «известно», а сегодня «нет»!

В подтверждение своего тезиса, направленного против «западных фальсификаторов», он утверждает, что «с конца мая 1940 г. режим королевской диктатуры принимает решение перейти на сторону фашистской Германии. А 20 июня 1940 г. Тэтэреску вручил германскому послу в Бухаресте меморандум, в котором содержалось предложение заключить военный союз. Кароль II, инициатор этого союза, поспешил завершить процесс фашизации страны, начатый ранее: фашистская идеология была провозглашена духовной основой государства»[96].

А вот как оправдывает рецензент вхождение Бессарабии в состав СССР геополитическими соображениями, а также необходимостью крепить его безопасность: «Превращение королевской Румынии в фашистское государство, стремившееся заключить союз с гитлеровской Германией, направленный против Советского Союза, представляло серьёзную опасность для нашей страны*. Было ясно, что Румыния становится предмостным укреплением рейха, готовившегося к войне против СССР. В этих условиях Советская страна не могла мириться с дальнейшим порабощением Бессарабии и Северной Буковины и с перспективой появления гитлеровских войск на берегу Днестра, вблизи жизненно важных промышленных районов Советской Украины. Всё это и обусловило появление упомянутой ноты»[97].

Всё это, хотя и косвенно, однако не менее убедительно доказывает научную добросовестность и принципиальность румынистов, а также достоверность их концепции. Да и самый известный среди молдавских историков «румын» Петренко, – ученик и протеже Мошану, – также успел сделать карьеру в советское время, пописать книжек о борьбе трудящихся под руководством коммунистов за светлое будущее[98] и уже в конце 80-х с гордостью писал в самой тогда проперестроечной (а сегодня прорумынской) газете, что является членом КПСС с 1981 года[99].

Однако вернёмся на 70 лет и проследим развитие событий лета 1940 года. «Поражение Франции привело к нарушению сложившейся системы влияния великих держав и обострило борьбу за Балканы. Первым новую ситуацию использовал СССР, добившись разрешения Бессарабского вопроса. Венгрия и Болгария решили, что настало время осуществить их собственные территориальные претензии к Румынии. Опасаясь своих соседей, румынское руководство приняло решение ускорить сближение с Германией, что должно было помочь избежать новых территориальных уступок. 1 июля Румыния отказалась от англо-французских гарантий 1939 г. и на следующий день просила Германию о расширении сотрудничества и посылке в страну военной миссии[100]. Однако в Берлине не спешили отвечать на румынские предложения, поскольку перед Германией стояла задача подчинить своему влиянию все Балканы, а для этого следовало использовать противоречия стран региона. В июле 1940 г. Германия отказалась от румынского предложения о гарантии границ Румынии и от роли арбитра в урегулировании территориальных вопросов, потребовав от нее договориться с соседями, учтя их требования. Такую же позицию заняла и Италия. В этих условиях в августе 1940 г. Румыния была вынуждена пойти на прямые переговоры с Венгрией и Болгарией.

В июле 1940 г. Германия, Италия и СССР, стремившиеся усилить, и Англия, пытавшаяся сохранить свое влияние в регионе, поддержали территориальные претензии Болгарии к Румынии. 19-21 августа состоялись румыно-болгарские переговоры в городе Крайове, в результате которых 7 сентября было подписано соглашение о передаче Болгарии территории Южной Добруджи площадью 5672 кв. км и населением 386231 человек. 21 сентября соглашение было ратифицировано, и болгарские войска вступили в Южную Добруджу, а к 2 октября вся процедура была завершена. Со своей стороны Венгрия ещё 28 июня уведомила Берлин, что в создавшейся ситуации она не исключает возможности решения вопроса о Трансильвании военной силой. В то же время она готова увеличить свои сельскохозяйственные поставки в Германию и предоставить ей право пользования венгерскими железными дорогами. 29 июня венгерские войска начали сосредоточение у румынской границы. Одновременно Венгрия пыталась выяснить позицию других великих держав.

В июле-августе 1940 г. Москва неоднократно заявляла, что считает свои отношения с Венгрией нормальными и не имеет к ней никаких претензий. В то же время „советское правительство считает, что претензии Венгрии к Румынии имеют под собой основания”, и СССР будет придерживаться этой позиции „в случае созыва международной конференции, на которой эвентуально будет стоять вопрос о притязаниях Венгрии к Румынии”. Попытки Венгрии получить обещания более конкретной помощи не увенчались успехом. Англия и США также поддержали венгерские претензии. За этой позицией Москвы, Лондона и Вашингтона без труда угадывалось стремление использовать венгеро-румынский конфликт для того, чтобы поссорить возможных союзников Германии и создать ей экономические трудности.

Со своей стороны Германия и Италия, отметив справедливость венгерских претензий, в начале июля 1940 г. посоветовали Венгрии воздержаться от применения силы и попытаться решить вопрос дипломатическим путем. Начавшиеся по инициативе Румынии 7 августа контакты с Венгрией переросли 16 августа в прямые переговоры в городе Турну-Северине. Однако кардинальное расхождение позиций сторон и отсутствие даже намека на взаимные уступки привели к тому, что 24 августа переговоры окончательно провалились, и в Будапеште решили с утра 28 августа начать войну с Румынией. 27 августа Венгрия уведомила Германию, что срыв переговоров заставляет её рассмотреть возможность военного решения вопроса. Естественно, в Берлине не собирались допускать венгеро-румынского конфликта и с удовлетворением восприняли высказанное 27 августа согласие Румынии на международный арбитраж. 29 августа в Вене делегации Венгрии и Румынии были уведомлены о необходимости сохранения мира и готовности Германии и Италии решить спорный вопрос. На следующий день было оформлено решение Второго Венского арбитража, согласно, которому Венгрии передавалась территория Северной Трансильвании площадью в 43492 кв. км с населением в 2667 тыс. человек, а Румыния получила гарантию своих новых границ. Такое решение Трансильванского вопроса в наибольшей степени устраивало Германию, которая, пообещав сторонам возможность его пересмотра, получила дополнительный рычаг воздействия на обе стороны»{101].

Подводя итог германской линии поведения в венгеро-руынском споре, Риббентроп подчёркивал в этом плане, что «главная наша идея на данном этапе дожна состоять в том, чтобы держать как Венгрию, так и Румынию под постоянной угрозой шаха, для их использования в германских интересах в зависимости от дальнейшего развития ситуации»[102]. Таким образом, под давлением Германии – в результате второго Венского арбитража – и вновь без какого-либо сопротивления правящая клика Румынии уступила Венгрии Северо-Западную Трансильванию, половина населения которой являлись румынами. В те же дни Кадрилатер – как мы видели, также без малейшего сопротивления – был отдан Болгарии[103]. В результате этих территориальных уступок румынское государство уменьшилось почти на 98 тыс. кв. км. (из 295000) с населением более 6 млн. человек[104].

Распад «Великой Румынии» явился прямым следствием близорукой и нереалистичной внешней политики румынской олигархической элиты в межвоенный период. Её территориальные аппетиты не соответствовали её возможностям найти, с одной стороны, разумный компромисс с соседями и в первую очередь с Советским Союзом, а, с другой, управлять приобретёнными территориями на основе принципов справедливости и эффективности. Данный вывод подтверждается не только территориальными претензиями соседей, но и тотальными антирумынскими настроениями населения, утраченных в 1940 г. территорий.

* * *

28 июня 1940 г., мирным путём, в соответствии с существующим международным правом был окончательно решён бессарабский вопрос. В результате этого молдавский народ получил возможность восстановить свою государственность в составе советского многонационального государства. Хотя последующие события – нападение 22 июня 1941 г. Румынии на Советский Союз в качестве сателлита гитлеровской Германии и было попыткой переиграть ситуацию и вернуть себе Бессарабию, однако, исходя из принципов международного права, эти события нельзя считать продолжением т.н. бессарабского вопроса.

С этих позиций, стремление Румынии решить свои территориальные проблемы после 22 июня можно интерпретировать лишь как агрессию против соседнего государства с целью аннексии его международно-признанной территории. И этот факт румынская элита прекрасно осознавала.