9 июля 2011 года мировое сообщество стало свидетелем появления очередного субъекта международного права вследствие признания нового независимого государства – Республики Южный Судан.

Специфика ситуации заключается в том, что данные процессы протекают на фоне настойчивых заявлений ведущих государств и влиятельных международных организаций (ООН, ЕС, ОБСЕ и др.) о невозможности перекройки международной системы, «незыблемости» национального суверенитета и границ уже существующих государств, бесперспективности стремления к независимости и прочих идеологемах, выдаваемых за скрепы «глобальной стабильности».

Однако как показывает реальность процесс появления и международного признания новых государств никогда не прекращался, свидетельством чему является динамика государствообразования в конце XX – начале XXI века.

Значительная часть новых независимых государств возникла в результате распада СССР и т.н. «парада суверенитетов» в начале 1990-х годов прошлого столетия, причем многие из новых суверенных республик имели сложный и противоречивый характер исторической преемственности или не имели ее вовсе: Литва, Украина, Молдова, Казахстан, Киргизия, Туркменистан. Параллельно в постсоветских странах Восточной Европы образовались новые независимые государства: Чехия и Словакия (1993 г.). Всего на тот период возникло более 20 новых стран.

Особое внимание следует уделить «непризнанным» и «частично признанным государствам», также образованным в начале 90-х годов в результате геополитических сдвигов, спровоцированных демонтажем Советского Союза: Приднестровская Молдавская Республика, Республика Абхазия, Республика Южная Осетия, Нагорно-Карабахская Республика. Несмотря на наличие исторических, политико-правовых, национально-культурных, военных и других предпосылок государственности, данные акторы до сих пор испытывают трудности с закреплением международно-правового статуса, развиваясь и реализуя свою независимость de facto уже на протяжении более двух десятилетий.

Новые независимые государства – актуальный тренд мировых процессов

Большинство исследователей ближнего и дальнего зарубежья сходятся во мнении, что геополитические трансформации данного исторического периода, связанные с объединением Германии, образованием ряда новых государств в результате распада СССР и Югославии, коренным образом изменили конструкцию биполярной ялтинско-потсдамской системы, породив множество международных проблем и региональных конфликтов, обусловленных перекройкой границ и появлением новых акторов.

Вместе с тем процесс возникновения на международной арене новых государств отнюдь не закончился в 90-е годы XX-го века, продолжившись во флуктуационном режиме до настоящего времени. В результате на политической карте мира возникли: Эритрея (1993 г.), позднее Восточный Тимор (2002 г.), далее Черногория (2006 г.), Косово (2008 г.) и, наконец, Южный Судан (2011 г.). Здесь же необходимо отметить признание Российской Федерацией государственной независимости Абхазии и Южной Осетии в августе 2008 года.

Таким образом, живой процесс трансформации геополитической структуры мира путем переформатирования международных границ уверенно продолжается.

Однако политико-правовые регуляторы прежнего миропорядка, несмотря на фактическое отсутствие самой системы, по-прежнему используются в международных отношениях, так как мировое сообщество оказалось не в состоянии выработать новые действенные принципы и правовые механизмы, адекватные современным реалиям.

Кроме того, затяжная ситуация неопределенности предоставляет влиятельным мировым игрокам дополнительные и чрезвычайно удобные возможности для реализации собственных интересов путем использования разнообразного арсенала методов: от гуманитарной интервенции и локальных военных акций «во имя глобальной безопасности» до манипулирования устаревшими международно-правовыми принципами и «уникальными» прецедентами, выходящими далеко за рамки этих же принципов.

Такое положение вещей с избытком подтверждается международной практикой. Сам факт образования новых государств является дополнительным индикатором, свидетельствующим о двойственном отношении международных акторов к новым членам мировой «семьи». Одни государства они находят целесообразным не просто «признать», но и оказывают всеохватывающую военно-политическую и социально-экономическую помощь, которая, впрочем, ставит под вопрос фактическую состоятельность и перспективную жизнеспособность таких образований (Восточный Тимор, Косово, Южный Судан).

Другим же де-факто участникам системы международных отношений отказывается даже в малейшем международном внимании к проблемам защиты и полноценного обеспечения прав и свобод своего населения, не говоря уже о реализации права на свободное волеизъявление. Причем такая ситуация международно-правового игнорирования и самоустранения от решения насущных практических вопросов, как показывает практика, может длиться десятилетиями.

Тематика пресловутых «двойных стандартов» неоднократно поднималась в многочисленных исследованиях, поэтому в рамках нашей темы не будем останавливаться на детальном изучении этого феномена международных отношений, уходящего своими корнями в глубокую древность. Отметим лишь, что такая ситуация полностью отражает классическое правило real politik, согласно которому наиболее сильные мировые игроки продвигают конкретные международные решения руководствуясь исключительно собственными государственными интересами.

Подчеркнем также, что наблюдаемые сегодня международно-политические процессы, связанные с появлением новых государственных образований имеют самую непосредственную корреляцию с проблемой урегулирования затяжных региональных конфликтов в мире в целом и в Европе или на постсоветском пространстве в частности.

Явившись следствием распада СССР и вызванного этим обострения комплекса проблем и противоречий, сотрясения геополитических скреп и отката к историческим, цивилизационным, этнокультурным и иным разломам, т.н. «замороженные конфликты» более двадцати лет продолжают оставаться незатихающим эхом «крупнейшей геополитической катастрофы XX века».

Во многом именно возникновение прецедентов международно-правового признания новых независимых государств в качестве метода урегулирования затяжных конфликтов привело к росту внимания к постсоветским «замороженным» конфликтам и введению данной проблематики в международный дискурс. Одним из наиболее резонансных примеров стало признание с подачи США и отдельных стран Евросоюза независимости Косово в феврале 2008 года. В данном случае инструментом разрешения многолетнего косовского конфликта, вызванного теми же геополитическими потрясениями 90-х годов, была избрана перекройка границ, выразившаяся в отделении Косово от Сербии.

Еще одним практическим примером урегулирования затянувшихся конфликтов, на этот раз на постсоветском пространстве, стало признание Российской Федерацией государственной независимости Абхазии и Южной Осетии, спровоцированное военной агрессией Грузии в августе 2008 года.

Таким образом, политическая карта мира пополнилась новыми государствами, а международное сообщество получило конкретные модели урегулирования многолетних затянувшихся конфликтов посредством трансформации границ и волевого признания новых субъектов международного права. В данном случае расхождения в количественных показателях: признаны ли новые акторы тремя или тридцатью государствами-членами ООН, а также полемика, у кого больше оснований и чей прецедент уникальнее, не играют определяющей роли и лишь отражают действительную ситуацию трансформации мировой системы.

Однако сам факт закрепления в прецедентном международном праве референдарного принципа разрешения многолетних конфликтов является неоспоримым.

Новые возможности для «старых» конфликтов

В контексте обозначенных международных процессов молдо-приднестровский конфликт привлек к себе внимание заинтересованных внешних игроков, поскольку остается одной из перспективных не разыгранных «партий» постсоветского пространства или территории «промежуточной (расширенной) Европы» (по определению западных экспертов).

За последние годы тематика молдо-приднестровского урегулирования прочно вошла в политическую повестку международного взаимодействия на различных площадках, уровнях и форматах. Характер и содержание ведущихся дискуссий свидетельствуют, что проблематика разрешения многолетнего конфликта между Молдовой и Приднестровьем избрана в качестве пункта политической повестки в контексте российских инициатив о создании новой архитектуры европейской безопасности.

Более того, такие качественные характеристики данного frozen conflict как многолетняя военная безопасность, отсутствие острых межнациональных, этнокультурных и религиозных противоречий между сторонами в немалой степени способствовали формированию поверхностного представления о его относительной легкости. В этом плане весьма примечательно определение президента РФ Дмитрия Медведева на встрече с участниками выездного заседания Мюнхенской конференции по вопросам политики безопасности в 2010 году, заявившего, что данный конфликт является «абсолютно решаемым», не менее оптимистичны и многочисленные комментарии западных экспертов.

Вместе с тем, итоги знаковых встреч на высшем уровне в Мезеберге и в Довиле в 2010 году, а также в Ганновере в июле 2011 года доказывают непростой характер российско-европейского взаимодействия по вопросам построения универсальной модели безопасности. Наряду с этим разноуровневые и продолжительные дискуссии участников формата «5+2» по разрешению ситуации на Днестре также не достигли какого-либо прогресса, зависнув после Московского раунда в июне 2011 г. в формате «приостановленных часов». Такое положение красноречиво свидетельствует о сложном и далеко не легковесном характере этого многолетнего конфликта, который ни в коем случае не может быть сведен к упрощенным арифметическим формулам и сомнительным раскладам о неких геополитических «сдачах» и «разменах», муссируемым отдельными СМИ.

На сегодняшний день единственным осязаемым результатом включения «спрессованной» проблематики молдо-приднестровского урегулирования в еще более сложный дискурс о едином пространстве безопасности «от Ванкувера до Владивостока» стали заявления некоторых членов ЕС о том, что «Приднестровье – это тест искренности для России и если она решит приднестровскую проблему, то докажет свою заинтересованность в европейской безопасности». Очевидно, что подобный подход не прибавляет динамики в процесс реализации идеи Договора о евробезопасности.

Представляется также, что на первый взгляд благое намерение встроить задачу урегулирования отношений между Молдовой и Приднестровьем в процесс выработки универсальных критериев безопасности на европейском континенте на деле привело к осложнению поиска взаимоприемлемых развязок конфликта. В немалой степени это обусловлено обострением политико-идеологической составляющей, ростом геополитических претензий и амбиций, а также очередным всплеском информационного шума и пропагандистской кампании, как со стороны традиционных участников урегулирования, так и отдаленных заинтересованных игроков – в первую очередь Румынии, Германии, Польши, других стран ЕС.

Кроме того, опыт взаимодействия России и ЕС в вопросе модернизации системы безопасности обнаружил целый набор серьезных расхождений по таким принципиальным вопросам как расширение НАТО, переговоры по ПРО, маршруты транзита углеводородов, распределение влияния на постсоветском пространстве и др. На сегодняшний день можно констатировать несовпадение «ценностных измерений» России и ЕС и сохранение инерции «блокового» мышления во взаимоотношениях ведущих государств, фактическим подтверждением чего стали итоги Саммита ОБСЕ в Астане 1-2 декабря 2010 г.

В этом свете примечательна характеристика российско-европейского диалога по обновлению модели евро-атлантической безопасности, высказанная директором Центра им. Бертольда Байтца при Германском совете по международным отношениям Александром Раром. По его мнению: «все дело в том, что Запад, в частности Европейский союз и США, не рассматривает Россию в качестве важного партнера в создании системы безопасности. Они считают, что архитектура европейской безопасности должна иметь два основания – НАТО и ЕС, а также европейскую политику соседства. <…> На Западе сегодня никто не хочет, чтобы Россия стала одним из столпов новой системы европейской безопасности. Лучшее, что Европа может предложить России, – это быть младшим партнером, однако наиболее вероятно, что России будет предложена роль страны, которая поставляет газ и нефть, и ничего больше», – отмечает политолог.

Но самое главное в данном вопросе, это то, что «Запад считает, что существующая архитектура является очень стабильной и что все должно остаться так, как есть».

Таким образом, дальнейшая привязка молдо-приднестровского урегулирования к проблематике общеевропейской безопасности в контексте ожидания наступления эры всеобщего согласия и появления подарка от больших игроков в виде универсального «лекарства» для всех конфликтов представляется довольно утопичной.

Между тем иной модус постановки задачи, на наш взгляд, способен привнести более ощутимую практическую пользу для общего дела сохранения безопасности на различных пространственных уровнях. В данной ситуации наиболее эффективен выбор тактики «малых дел» и пошаговое формирование и закрепление тех элементов мирного политического урегулирования, которые на деле способны укрепить стабильность и безопасность в данном регионе Европы.

В этом отношении молдо-приднестровская «площадка» имеет все основания стать одним из «островков» многостороннего взаимодействия больших и малых участников, основанного на совпадении интересов и нацеленного на создание общей атмосферы доверия и укрепление региональной стабильности.

Многие эксперты сходятся во мнении, что Россия и Евросоюз объективно заинтересованы в мирном ненасильственном разрешении «замороженных» конфликтов, считая недопустимым эскалацию напряженности и опасность разбалансировки ситуации (отрицательным примером чего являются события вокруг Южной Осетии в августе 2008 года). Хорошо знакомый с приднестровской тематикой немецкий политолог Петер Шульце полагает, что сегодня сложилась благоприятная обстановка для победы идеи строительства совместного будущего, стороны вынуждены разрабатывать стратегии бесконфликтного общения друг с другом с целью предотвращения напряженности.

Российский исследователь Андрей Девятков приходит к выводу о том, что «вряд ли в современных условиях возможно заключить всеобъемлющее соглашение между Россией и Западом, тем более что обе стороны уже высказались о своих принципиальных позициях: приоритет hard security (жесткой безопасности) и приоритет внутреннего контура безопасности (общие ценности). Скорее, речь должна идти о пилотном сотрудничестве в значимых регионах или предметных областях, что создаст основы для взаимопонимания между сторонами. То есть приоритетным видится постепенное складывание общих основ обеспечения безопасности на базе практического сотрудничества, а не заключение широкомасштабных договоренностей».

Таким образом, современные международные процессы открывают новые возможности для выработки и реализации оптимальной модели урегулирования для застарелых конфликтов, одним из которых является конфликт между Молдовой и Приднестровьем. К числу составных элементов этого «окна возможностей» можно отнести международно-правовые прецеденты урегулирования, показательным примером является недавнее признание Республики Южный Судан, а также готовность вовлеченных акторов оказывать всемерное содействие процессам разрешения затяжных конфликтов исходя из соображений реальной безопасности.

В связи с этим необходимо отметить, что достижение практических подвижек в данном вопросе невозможно без учета современных факторов и вне границ протекающих процессов.

Референдарный принцип: ноу-хау, проверенное временем

Вышеописанная динамика, связанная с международными прецедентами урегулирования конфликтов, по определению порождает соответствующие условия, механизмы, принципы и прочие аспекты, имеющие прикладное значение. Даже беглый анализ ряда фактов последнего десятилетия показывает, что в системе международных отношений появился четкий тренд разрешения затянувшихся конфликтов, правовым ядром которого выступает референдарный механизм.

Именно в результате референдумов обрели свою независимость Эритрея (1993 г.), Черногория (2006 г.), Косово (2008 г.), Южный Судан (2011 г.).

Здесь же важно отметить, что народный референдум представляет собой один из институтов непосредственной демократии: «высшее выражение власти народа» и не является международной новацией, поскольку имеет давнее историко-правовое закрепление в качестве механизма определения статуса территории.

Так, еще в 1968 году был проведен референдум по поводу определения статуса территории Гибралтара, очередной раунд народного волеизъявления состоялся в ноябре 2002 года.

В марте 1973 года в Северной Ирландии был проведен референдум по вопросу о том, останется Северная Ирландия частью Соединенного Королевства либо войдет в состав Ирландской Республики. В результате сторонники отделения от Великобритании не получили достаточного числа голосов.

Показателен также пример Майотты, бывшей части Союза Коморских Островов. В 1976 году Франция наложила вето на резолюцию ООН о предоставлении независимости острову Майотта как части Коморов, мотивируя это результатами референдума, в ходе которого большинство местных жителей высказалось против независимости от Франции. С политической точки зрения Майотта получила временный статус территориальной единицы Франции. На протяжении нескольких десятков лет Майотта продолжала добиваться получения статуса французского департамента. И лишь в 2009 году жители острова Майотта на очередном референдуме большинством голосов проголосовали за то, чтобы остров стал департаментом Франции. На основании данного волеизъявления 31 марта 2011 года Майотта окончательно получила статус департамента, став, таким образом, 101 департаментом Франции.

Еще одним характерным примером цивилизованного подхода к решению статусно-территориальных вопросов в новейшей истории служат референдумы по поводу независимости канадской провинции Квебек. Первый референдум о независимости Квебека был проведен 20 мая 1980 года. Порядка 60% проголосовавших высказалось против отделения Квебека от Канадской Федерации. Второй референдум о независимости Квебека состоялся 30 октября 1995 года. В результате 50,58 % участников также высказалось против отделения и создания суверенного государства. Таким образом, оба референдума не привели к суверенитету провинции, однако предоставили населению возможность открыто и цивилизованно определять свое будущее.

Аналогично, посредством демократического волеизъявления, не пожелала реализовать свое право на самоопределение Тихоокеанская территория Токелау, результаты референдумов в 2006 и 2007 годах, проведенных под эгидой ООН, не позволили ей выйти из под внешнего управления Новой Зеландии.

Возвращаясь к вопросам урегулирования территориально-политических конфликтов необходимо отметить, что именно референдарный принцип был заложен в основу соглашения 1991 года по проблеме определения статуса Западной Сахары, подписанного под контролем ООН. Более того, в 1991 году на основании Резолюции Совета Безопасности № 690 была учреждена специальная Миссия Организации Объединенных Наций по проведению референдума в Западной Сахаре (МООНРЗС), однако в силу многих причин вопрос практической организации референдума по-прежнему находится в подвешенном состоянии.

30 августа 1999 года под эгидой ООН в Восточном Тиморе был проведён референдум по вопросу самоопределения и отделения от Индонезии. В результате 78,5 % населения высказались за независимость. Это привело к новой вспышке насилия, потребовавшей введения международного миротворческого контингента. Между тем именно на основании волеизъявления народа Восточный Тимор официально был объявлен независимым государством в мае 2002 года.

Еще одним примером применения рефрендарного принципа является реализация плана по урегулированию кипрского конфликта, предложенного Генеральным секретарем ООН Кофи Аннаном. 24 апреля 2004 на Кипре был проведен референдум об объединении острова и создании Объединенной Кипрской Республики, по результатам которого данный проект урегулирования был отклонен населением.

Таким образом, даже этот далеко не полный перечень примеров красноречиво свидетельствует о наличии демократичного и вполне эффективного референдарного принципа, положенного в основу моделей урегулирования конфликтов в различных частях мира. Причем механизм референдума используется в разнообразных условиях и обстоятельствах, при разной степени остроты и типологии конфликта, применительно к территориям с неодинаковыми уровнями самоорганизации, самодостаточности, развития демократических и правовых институтов, что свидетельствует о его высокой универсальности.

Реальность показывает, что те самые «единые» принципы и подходы, о которых все чаще говорят с высоких политических трибун и международных площадок в связи с проблемой региональных конфликтов, уже получили постепенное оформление de facto, вобрав в себя такой механизм непосредственной демократии как свободное волеизъявление народа. Именно референдум, в конечном счете, является неоспоримым индикатором воли народа, который отвечает требованиям разумности и объективности и, что немаловажно, имеет политико-правовое закрепление в международном праве.

Вместе с тем, многолетний процесс молдо-приднестровского урегулирования свидетельствует, что возможность применения референдарного принципа для окончательного решения данного затяжного конфликта сопряжена с рядом препятствий. В качестве основной трудности можно отметить наличие собственных политических установок и интересов у внешних игроков, вовлеченных в процесс урегулирования в качестве гарантов, посредников и наблюдателей: Российская Федерация, Украина, ОБСЕ, ЕС и США. Столь серьезный и одновременно достаточно разнящийся состав участников вспомогательного механизма политических консультаций, известного как «Постоянное совещание…» или коротко – «5+2», является исторически сложившимся форматом международного содействия мирному политическому урегулированию на Днестре.

Мировой опыт свидетельствует, что именно внешние акторы, – отдельные страны или международные организации, в состоянии обеспечить должную поддержку реализации референдарного принципа, достаточную для закрепления и признания его результатов. Принимая во внимание наличие необходимых прецедентов, а также пристальное внимание к проблемам безопасности в рамках российско-европейского диалога, представляется, что текущий момент весьма удобен для продвижения идеи референдума в качестве наиболее оптимального способа достичь мирного и жизнеспособного решения застарелого конфликта между Молдовой и Приднестровьем.

Ведущую роль в обосновании эффективности такого варианта урегулирования играет признаваемая всеми серьезными акторами необходимость установления долговременной стабильности и «жесткой» безопасности в регионе, что, безусловно, окажет положительное влияние на все пространство Юго-Восточной Европы.

Конфликтный потенциал молдо-приднестровского региона

Надо признать, что после трагических событий августа 2008 года в мире сложилось четкое понимание того факта, что использование односторонних силовых методов урегулирования конфликтов – это путь саморазрушения, чреватый непредсказуемыми последствиями и крайне высокими издержками для потенциальных организаторов.

Применительно к молдо-приднестровским отношениям можно предположить, что любые меры давления, навязывание внешних решений, попытки слома или переформатирования высокоэффективной миротворческой операции в Приднестровье и прочие дестабилизирующие акции – обречены на провал и не получат поддержки у вовлеченных международных игроков.

Согласно утверждению главы российской дипломатии Сергея Лаврова в одной из своих программных статей: «в Европе, к сожалению, до сих пор не создано такой системы коллективной безопасности, которая была бы открытой для всех и обеспечивала всем равную безопасность. <…> Европе нужна позитивная, а не негативная повестка дня. Для начала было бы неплохо посмотреть, адекватны ли сегодня созданные когда-то структуры и механизмы или надо думать о чем-то новом для строительства новой европейской архитектуры, прочно гарантирующей нерушимость послевоенных границ и в то же время учитывающей реалии ХХI века. Пусть это будет называться «аудитом»».

Таким образом, в условиях многолетнего кризиса переговорного процесса по причине «серьезных расхождений в позициях Кишинева и Тирасполя», вопросы пошагового формирования устойчивой системы региональной безопасности в данном конкретном регионе могли бы стать реальным предметом «общего пространства» взаимодействия России и ЕС.

В целях получения более четкой картины, облегчающей процесс постепенного складывания оптимальных основ локальной безопасности в контексте молдо-приднестровского урегулирования, проведем краткий «аудит» конфликтного потенциала данного региона.

Предварительно оговоримся, что во многом благодаря относительному «спокойствию» и отсутствию рецидивов обострения военной фазы этого постсоветского конфликта, внешние игроки не спешат с применением формулы урегулирования, в основу которой положен международно обоснованный, демократичный и неоднократно апробированный механизм референдума. Свидетельств тому предостаточно – будь то контекст признания Россией Южной Осетии и Абхазии в связи с военной операцией Грузии или периодически вспыхивающие вооруженные столкновения в Южном Судане, количество жертв которых исчисляется сотнями тысяч.

Между тем недооценка конфликтного потенциала в отношениях Молдовы и Приднестровья сама по себе является крайне опасным вызовом. Иллюзия наличия большого запаса прочности в регионе создает виртуальное пространство для вполне реальных геополитических игр и прочих маневров, в ходе которых активизируются крайне ангажированные сторонние акторы, которых соображения безопасности и жизни людей волнуют в последнюю очередь. Такое недопустимо поверхностное отношение к ситуации провоцирует разного рода спекуляции, основной лейтмотив которых сводится к тому, что Приднестровье является «разменной монетой» в контексте российско-германского (европейского) диалога и сильные внешние игроки неминуемо навяжут собственную модель урегулирования, не считаясь с мнением народа Приднестровья.

В связи с этим считаем уместным напомнить концептуальный тезис главы российской дипломатии, применимый в равной степени к ситуации в Южной Осетии, Приднестровье или в любом другом регионе Европы: «Мы не можем считать людей некой «принадлежностью» чьей бы то ни было территории, которая может произвольно, без согласия этих людей, переходить под суверенитет того или иного государства в нарушение Устава ООН, принципов хельсинкского Заключительного акта. Такой подход возвращал бы нас – в сегодняшней Европе – к временам крепостного права».

Таким образом, можно с высокой вероятностью предположить, что любая попытка навязывания изготовленного в далеких столицах и по чужим шаблонам заветного «ключа» урегулирования без обязательного учета воли населения – обречена на провал. Более того, даже при наличии консенсуса всех международных игроков, вовлеченных в молдо-приднестровское урегулирование (что само по себе крайне маловероятно), практическое воплощение решений «сверху» сопряжено с серьезными препятствиями, а насильственное их продавливание чревато обострением военного фактора и дестабилизацией обстановки по «принципу домино» далеко за пределами региона.

Для более четкого понимания общего контура конфликтогенности молдо-приднестровского региона необходимо выделить следующие влиятельные факторы:

Геополитическое измерение

— Фактор размещения элементов системы ПРО США на юге Румынии до 2015 года. Данные процессы резко отрицательно воспринимаются Российской Федерацией, неоднократно заявлявшей об их негативном воздействии на региональную и глобальную безопасность. Именно в контексте размещения элементов американской ПРО на территории новых стран-участниц НАТО Министр иностранных дел РФ Сергей Лавров в своем недавнем интервью констатировал тот факт, что «принцип неделимости безопасности на практике не сработал». Таким образом, складывающаяся ситуация создает дополнительные линии напряженности в молдо-приднестровском регионе, причем на уровне трансграничной стратегической безопасности;

— Еще одним вызовом является опасность разбалансировки региональной ситуации в контексте многолетнего процесса «румынизации» Молдовы или проекта «аншлюса Молдовы» в рамках геополитической идеи «Великой Румынии», что находит активную поддержку политического класса и значительной части населения Молдовы.

Педалирование идей унионизма может привести к неизбежному разрушению динамического равновесия (гомеостазиса) всего пространства Юго-Восточной Европы. Сразу же, по цепи: Румыния – Трансильвания – Буковина – Добружда – Буджак – Бессарабия – Приднестровье, вспыхнут давние болевые точки во взаимоотношениях ряда государств. Только по одному румынскому направлению возникнут конфликты между румынами и венграми, румынами и болгарами, румынами и украинцами, румынами и самоидентифицирующими себя молдаванами, румынами и приднестровцами, наконец. Данный румынско-бессарабский «детонатор» способен превратить регион во вторые Балканы начала XXI столетия;

— Наличие в регионе фактического военного присутствия Российской Федерации – Оперативной группы российских войск (ОГРВ), численностью 1,5 тыс. военнослужащих, основными задачами которой являются участие в миротворческой операции и охрана складов с боеприпасами близ приднестровского населенного пункта Колбасное (на территории площадью 104 га в настоящее время хранится более 21 тысячи тонн боеприпасов).

Фактор российского присутствия является давним и самым серьезным раздражительным элементом для Запада. В то же время Президент ПМР И.Н. Смирнов считает, что «сохранение российского военного присутствия в Приднестровье уже является одним из элементов новой формирующейся системы коллективной общеевропейской безопасности». Более того, еще 1995 году в ходе референдума население Приднестровья высказалось за сохранение российского военного присутствия;

— Миротворческая операция представляет собой отдельный компонент региональной стабильности, поскольку состоит из воинских контингентов РФ, РМ и ПМР, образующих Совместные Миротворческие Силы с единой системой управления на основе объединенного военного штаба CMC и под руководством Объединенной Контрольной Комиссии. Действующая с 1992 года трехсторонняя миротворческая операция является одной из самых успешных в новейшей истории, однако власти Молдовы, представители ЕС, США и Североатлантического альянса (НАТО) выступают за ее демонтаж. Отражением шаткого состояния безопасности служат многочисленные инциденты в Зоне Безопасности;

— Участие вооруженных сил Республики Молдова в военных учениях НАТО и реализация с 2006 года Индивидуального плана действий партнерства РМ – НАТО. Несмотря на формально-правовой статус Молдовы как нейтрального государства практика многолетнего сотрудничества с Североатлантическим альянсом вызывает множество вопросов и при его дальнейшем расширении может привести к существенному изменению силового баланса в регионе;

— Важнейшим компонентом регионального расклада является диаметрально противоположная направленность векторов стратегической ориентации Молдовы и Приднестровья. Если Республика Молдова избрала западное направление евроинтеграции, то Приднестровская Молдавская Республика четко определила восточный ориентир в направлении интеграционных процессов на пространстве СНГ при ведущем участии Российской Федерации.

Уровень двусторонних молдо-приднестровских отношений

— Приднестровье и Молдова располагают собственными боеспособными вооруженными силами, имеющими опыт боевых действий друг против друга, обладающими достаточным военно-техническим потенциалом и соответствующей подготовкой;

— Приднестровье обладает полноценным государственным механизмом, обеспечивает контроль над своей территорией, имеет работоспособную и развитую систему силовых и правоохранительных структур, отдельное Черноморское Казачье Войско, выполняющее пограничные функции;

— Масштабные боевые действия в 1992 году в связи с вторжением вооруженных сил Молдовы с применением артиллерии и танков привели к многочисленным жертвам, в том числе среди мирного населения, большим разрушениям жилого фонда и другим материально-экономическим потерям. В результате возник серьезный массово-психологический фактор враждебности и недоверия к руководству РМ, которое на протяжении всех последующих лет усилилось в связи с оказываемым на Приднестровье давлением, угрозами, блокадами и другими прессинговыми мерами. Применение любых моделей урегулирования без предварительной долговременной и системной работы по формированию у сторон взаимного доверия будет иметь крайне негативные последствия для региональной безопасности;

— За 21 год де-факто независимости в Приднестровье выросло целое поколение, воспринимающее соседнюю Молдову в качестве чуждого и недружественного государства. Сюда же можно отнести высокоразвитую систему военно-патриотического воспитания ПМР, наличие активных боевых союзов (Союз защитников Приднестровья), воинских братств и ветеранских организаций;

— Потенциально взрывоопасный характер имеет сложная ситуация в Зоне Безопасности (районе действия Совместных Миротворческих Сил), вызванная многочисленными инцидентами, инспирируемыми молдавской стороной и нацеленными на слом миротворческого формата;

— Отдельное место в системе угроз занимает проблема левобережных сел Дороцкое, Кочиеры, Кошница, Новая Маловата, Погребя и Пырта, расположенных в Зоне безопасности на территории Дубоссарского района Приднестровья, но управляющихся официальными органами Молдовы. Данные населенные пункты являются постоянными очагами напряженности, и используются молдавской стороной в качестве площадок для апробации механизмов противостояния с местными властями и правоохранительными органами Приднестровья;

— Важным фактором, способным подорвать региональную стабильность в случае попытки его демонтажа, выступает сложившаяся в Приднестровье система межнационального согласия, основанная на этнокультурном многообразии и многоязычии (три официальных языка – русский, молдавский, украинский). Данная модель несовместима с мононациональным характером соседней Молдовы, в которой остальные этнические группы имеют статус нацменьшинств;

— Еще одним элементом регионального силового каркаса является наличие двусторонних договоров и соглашений Приднестровья с Южной Осетией и Абхазией в сфере развития военного сотрудничества и оказания взаимной поддержки;

— Фактор стратегической позиции Молдовы в многолетнем переговорном процессе, которая заключается в отказе воспринимать Приднестровье в качестве равной стороны политического диалога и стремлении использовать односторонние силовые методы.

В этом плане показателен официальный отказ молдавской стороны от рассмотрения предложенных Приднестровьем проектов Договора о дружбе и сотрудничестве между Республикой Молдова и Приднестровской Молдавской Республикой (2008 г.) и Соглашения об основах системы гарантий в молдо-приднестровском урегулировании (2009 г.). Данная позиция существенно осложняет процесс поиска взаимоприемлемых решений, направленных на укрепление реальной стабильности и безопасности.

Таким образом, все вышеперечисленные факторы в той или иной степени являются составными элементами региональной системы hard security, разрушение баланса которой чревато самыми серьезными отрицательными последствиями для безопасности не только на локальном, но и на общеевропейском уровне, особенно в условиях сложно переплетенного узла международных интересов на Днестре.

Основания жизнеспособности референдарного принципа в контексте молдо-приднестровского урегулирования

В свете вышеизложенного представляется чрезвычайно важным уйти от иллюзий, что внушительный набор конфликтогенных факторов может быть «легко» преодолен путем навязывания любого рода решений без учета свободного волеизъявления населения Приднестровья. Очевидно, что выбор модели урегулирования затяжного конфликта на Днестре должен отвечать требованиям и параметрам системы эффективной и устойчивой региональной безопасности.

Международный опыт в сочетании с комплексом региональных условий позволяет предположить, что наиболее оптимальным механизмом урегулирования молдо-приднестровских отношений может стать применение референдарного принципа.

К числу аргументов в пользу его жизнеспособности в условиях данного региона можно отнести следующие:

1. Соответствие референдарного принципа международному праву и современным демократическим стандартам. Он основан на практической реализации права народов на самоопределение, закрепленного в Уставе ООН (1945 г.), Международном пакте о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 г., Декларации о принципах международного права от 24 октября 1970 г., Хельсинкском Заключительном акте 1975 года, Итоговом документе Венской встречи 1986 года, документе Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ 1990 года и других международно-правовых актах.

Одним из практических проявлений, одной из существенных процедур реализации такого фундаментального основания человеческой деятельности как самоопределение являются всенародные плебисциты – референдумы;

2. Наличие множества современных международно-правовых прецедентов использования референдума для урегулирования многолетних затяжных конфликтов в мире и на Европейском пространстве (описаны в предыдущих разделах данного исследования). Как справедливо подчеркивает известный российский ученый и политолог Александр Неклесса: страны – это не территории, а люди; формирование трансграничных сообществ требует пересмотра прежних догм и подходов;

3. Механизм реализации народного плебисцита основан на неотъемлемых демократических правах и стандартах и обладает множеством возможностей прямого международного мониторинга и контроля, что делает невозможным сколь-нибудь значительное искажение его результатов;

4. Свободное волеизъявление населения является единственно демократичным, легитимным и бесконфликтным способом определения дальнейшей судьбы де-факто независимого Приднестровья, обладающего всеми элементами государственности, изложенными в Конвенции Монтевидео 1993 г.

Именно народный плебисцит может считаться правомерным для подтверждения или опровержения итогов всенародного референдума 17 сентября 2006 года, в ходе которого 97 % проголосовавших высказалось «за независимость Приднестровской Молдавской Республики и последующее свободное присоединение Приднестровья к Российской Федерации». Более того, за все годы существования Приднестровья референдумы стали нормой жизни, инструментом реальной политики и механизмом непосредственной демократии (за 21 год было проведено 7 всенародных референдумов);

5. Только посредством референдума можно мирным путем нивелировать последствия вооруженного конфликта 1992 года и разрешить множество потенциально взрывоопасных конфликтогенных факторов в отношениях Молдовы и Приднестровья, детально описанных в предыдущем разделе работы;

6. Волеизъявление населения является единственно эффективным механизмом принятия и реализации решений в условиях полиэтничного приднестровского общества. Права и интересы многочисленных диаспор проживающих в ПМР граждан России, Украины и Молдовы могут быть учтены только посредством свободного волеизъявления;

7. Народный плебисцит с включением механизма компетентного международного мониторинга позволит окончательно подтвердить направления геополитической/цивилизационной ориентации населения Молдовы и Приднестровья, которые носят диаметрально противоположный характер: евроинтеграция и восточный (российский) вектор интеграции постсоветского пространства. На этом основании может быть найден жизнеспособный формат сбалансированного и мирного трансграничного сосуществования Молдовы и Приднестровья;

8. В условиях многолетнего системного кризиса процесса молдо-приднестровского урегулирования дальнейшая пролонгация безуспешных переговоров между полярно заряженными сторонами, в сочетании с не менее разными установками посредников и гарантов, негативно сказывается на уровне жизни населения Приднестровья. Многие годы жители ПМР испытывают целый набор препятствий и ограничений, не совместимых с международным правом. Это прямые и косвенные трудности, связанные ограничениями внешнеэкономической деятельности, отсутствием полноценного ж/д сообщения, условиями пересечения границ, административным преследованием лиц, не имеющих временной регистрации в РМ, заведением уголовных дел на граждан ПМР и многое другое.

В данных обстоятельствах референдум является наиболее гуманным механизмом урегулирования, скорейшее применение которого способно на деле обеспечить международно закрепленные права и свободы населения. Как отмечается в официальном заявлении Министерства иностранных дел Приднестровья по поводу признания независимости Южного Судана: «приоритетом в решении конфликтов на Европейском континенте, так же, как и в Африке, должны выступать права человека, воля народа и принципы обеспечения стабильности и безопасности, а не политические интересы третьих сторон или отдельных стран».

В завершение исследования согласимся с выводами профессора Дипломатической академии МИД России Александра Задохина, который отмечает: «Очевидно, возникновение новых государственного типа образований будет иметь место, как в недалеком и далеком прошлом. Вряд ли удастся остановить этот процесс. <…> Как представляется, критерием выбора между самоопределением, согласием на самоопределение и отстаиванием «целостности» должны быть человеческие жизни и судьбы населения. Они реальны, а принципы абстрактны».