Идея создания геополитического барьера для предотвращения распространения влияния потенциального или действующего государства-конкурента или формирования перманентной конфликтной зоны в непосредственной от него близости не является чем-то новым в практике мировой политики и международных отношений.
Исторически для России таким регионом стало Балто-Черноморское пространство, где на протяжении последних 500 лет производились попытки создать пояс враждебно настроенных государств и народов для недопущения или минимизации её участия в европейских делах. Первоначально он создавался спонтанно, под влиянием католической экспансии, военная стадия которой была успешно остановлена Александром Невским. К началу XVI века, когда Московское государство начало заявлять о себе как о европейской силе (претензия на это проявилась и в концепции «Москва – Третий Рим», возникшей при Василии III, затем и в самом факте провозглашения Ивана Грозного царём, то есть «кесарем»), по её западной границе сформировался пояс неправославных государств в составе Польши (затем Речи Посполитой), Великого княжества Литовского, Ливонии. Эти государства стали первым оплотом сдерживания России, которое в тот период носило религиозный (в современном понимании идеологический) характер.
В XVI в. Ватикан предпринимает активные попытки экспансии на православные территории. Своеобразным апофеозом становится отправка первого иезуитского посольства в 1571 г. в Москву. Однако оно окончилось неудачно для Рима, а уже в 1578 г. Иван Грозный сам обращается к Ватикану за посредничеством в войне с Речью Посполитой. Однако и второе посольство во главе с известным иезуитом Антонио Поссевино, в задачи которого входило взамен мира с Баторием склонить русского царя к участию в антитурецком союзе с западными христианскими государями под руководством Папы и помощи в утверждении католичества на Руси и продвижении его на Восток, также не добивается успехов. В ответ папский престол выдвигает идею раскола православного мира через введение унии в православных землях, принадлежавших Речи Посполитой. По словам Поссевино, «уния, а за ней и святое вероучение католическое придут на Восток из Львова и Луцка, из Вильно и Полоцка» [1]. В результате в 1596 г. в Бресте был созван церковный собор для принятия унии, где произошёл раскол на католиков и униатов с одной стороны и православных – с другой. Вскоре первыми было провозглашено создание Униатской (Греко-католической) церкви, которая была впоследствии использована для преследования православия на территории Речи Посполитой. Тем самым была реализована попытка создания дополнительного религиозного барьера путём окатоличивания восточного славянства на пространстве Балто-Черноморского региона. Папа Урбан VIII однажды воскликнул: «О мои русины! Через вас-то я надеюсь достигнуть Востока!» [2].
В XVII в. Россия по-прежнему воспринимается цивилизационно и религиозно чуждой европейцам. В этом смысле показателен один из первых европейских проектов – «Великий план» французского герцога М. де Сюлли. Согласно ему, в будущей европейской конфедерации нет места варварской Московии, «которую следует «отбросить в Азию» вместе с турецким султаном» [3]. Однако к идеологическому противостоянию (которое со временем не исчезло, но приобрело неявные формы) добавляется также экономическое и политическое сдерживание России.
Вторая половина XVII-XVIII вв. считается эпохой внешнеполитического и военного господства Франции на европейском континенте. Уже после провозглашения России империей в 1721 г. Франция начинает вести целенаправленную политику по ограничению влияния России на европейские дела и использует созданный первоначально для уравновешивания Священной римской империи «восточный барьер» в составе Швеции, Речи Посполитой и Османской империи. Однако провоцируемые Парижем (а вскоре и Лондоном) многочисленные конфликты этих государств с заметно усилившейся в экономическом и военном плане Россией привели к обратному – в Российскую империю вошли Финляндия, вся Прибалтика, Белоруссия и Украина, Северное Причерноморье и Кавказ, а после наполеоновских войн – и часть Польши. Таким образом, к началу XIX века геополитический барьер вдоль западной границы России был устранён.
Столь быстрое расширение границ России, а также рост её военно-политического могущества и влияния на международные дела стали вызывать всё большие опасения в Европе. Так, лондонская газета «Таймс» в 1829 г. написала: «Когда за последние 1000 лет столь колоссальные приобретения были сделаны за столь короткий срок каким-либо европейским завоевателем?.. Ни один здравомыслящий человек в Европе не может с удовлетворением взирать на громадное и быстрое разрастание Российской державы» [4]. Вероятно, именно тогда, как отмечает Родерик Брейтвейт, посол Великобритании в СССР (затем – Российской Федерации) в 1988-1992 гг., в западноевропейской общественной и политической мысли возникло такое понятие как русофобия [5]. Ярким её проявлением стала написанная примерно в то же время французским монархистом маркизом Астольфом де Кюстином книга «Россия в 1839 году», в которой автор дал крайне негативную оценку политической и общественной жизни самодержавной России. Предостерегая Европу от русской агрессии, он писал: «Россия видит в Европе добычу, которая рано или поздно достанется ей благодаря нашим раздорам» [6].
В XIX веке идея ограничения участия Российской империи, которая после Наполеоновских войн стала самым могущественным государством в Европе, в европейских делах реализовывалась в первую очередь британской дипломатией. На Балто-Черноморском пространстве большой интерес великих держав вызвало польское восстание 1863-1864 гг., когда Франция, Великобритания, Австрия и Ватикан выразили дипломатическую поддержку полякам. Одним из основных требований Парижа и Лондона стал созыв европейского конгресса для рассмотрения польского вопроса, поскольку Россия, с их точки зрения, нарушила решения Венского конгресса 1815 г., ограничив автономию Польши и отменив Конституцию после восстания 1830-1831 гг., и тем самым утратила права на принадлежащую ей польскую территорию. Однако никаких практических мер (кроме нот с угрозами в адрес Российской империи) со стороны западных держав предпринято не было, а усиление Пруссии отодвинуло эту проблему на задний план европейской политики.
Проблема ограничения влияния России в Балто-Черноморском регионе вновь возникла с распадом в результате Первой мировой войны Австро-Венгерской, Германской и Российской империй и образованием значительного количества малых стран в Центральной и Восточной Европе, ставших, говоря словами В.М. Молотова, «уродливыми детищами Версальского договора» [7]. Суть осталась та же, однако теперь складывающееся геополитическое образование приобрело наименование «санитарного кордона» (cordon sanitaire), что символизировало создание своеобразной карантинной линии против проникновения в Западную Европу советского коммунизма. У. Черчилль позже напишет: «В России началась суровая, бесконечная зима нечеловеческих доктрин и сверхчеловеческой жестокости, а тем временем Финляндия, Эстония, Латвия, Литва и, главным образом, Польша, могли в течение 1919 г. организовываться в цивилизованные государства и создать сильные патриотически настроенные армии. К концу 1920 г. был образован «санитарный кордон» из живых национальных организаций, сильных и здоровых, который охраняет Европу от большевистской заразы; эти организации враждебны большевизму и застрахованы от заражения им благодаря своему опыту, а одновременно начало возникать среди социалистов Франции, Великобритании и Италии то разочарование, которое постепенно дошло до отвращения, наблюдаемого в наши дни» [8].
Идея «санитарного кордона» была выдвинута итальянским и французским премьер-министрами В. Орландо и Ж. Клемансо в 1919 году. 21 января Орландо заявил: «Обычно, чтобы остановить распространение эпидемии, устанавливают санитарный кордон. Если принять подобные же меры против распространения большевизма, он мог бы быть побежден, ибо изолировать его – значит победить» [9]. Комментируя её, английский посол во Франции Берти писал: «Большевизм – это заразительная болезнь, которая, как можно опасаться, распространится на Германию и Австрию. Но Антанте придётся установить карантин старого образца, чтобы уберечься от заразы» [10].
Особая роль в «санитарном кордоне», безусловно, отводилась Польше, поэтому страны Антанты во время советско-польской войны стремились по возможности помогать ей поставками вооружения, амуниции и т.п., опасаясь, однако, вмешиваться напрямую. В августе 1920г., когда положение польской армии стало угрожающим, состоялась встреча французских и британских представителей. Обсуждался вопрос о недопущении стратегического союза России и Германии (то есть того, что известный немецкий геополитик К. Хаусхофер назовёт «континентальным блоком»), поскольку, по словам британского премьер-министра Д. Ллойд-Джорджа, он стал бы «самым мощным союзом» и представлял бы «самую значительную угрозу» интересам стран Антанты и в первую очередь Великобритании. Кроме того, в этом случае стало бы невозможным избежать «подавления и исчезновения» Польши [11]. Хотя решения о военном вмешательстве в тот момент вновь принято не было, было решено обратиться к странам, находящимся вдоль границ с советским государством (Финляндии, Эстонии, Латвии, Литве, Румынии и Грузии) с просьбой о начале незамедлительных оборонных приготовлений при материальной поддержке со стороны Антанты – якобы в ответ на планируемую советскую агрессию. Это должно было создать необходимый политико-психологический фон для военного вмешательства Франции и Великобритании на стороне Польши [12]. Однако дальнейший ход советско-польского конфликта этих мер не потребовал.
В межвоенный период реализация программы построения «санитарного кордона» имела несколько возможных вариантов – французский, британский и польский (историческое наследие традиционно оказывало влияние на формулирование Польшей внешнеполитической доктрины, согласно которой она видела себя если не европейской, то, по крайней мере, региональной державой).
Подходы Франции и Великобритании имели единое идеологическое содержание, однако они были направлены на достижение различных целей в европейской политике. При этом французский проект включал мощную военно-политическую составляющую – стремление к созданию под своим патронажем блока, включающего максимально возможное количество стран – Польшу, Литву, Латвию, Эстонию, Финляндию. Он был направлен уже не против СССР, а против Германии – Франция стремилась создать мощный союзный блок на востоке, чтобы в случае ещё одного военного столкновения последняя вынуждена была опять воевать на два фронта. Это не устраивало Великобританию, которая традиционно стремилась не допустить доминирования на европейском континенте какой-то одной державы, в данном случае Франции. Отсюда – стремление Лондона не допустить создание мощного континентального блока под руководством Парижа. Поэтому цель британской политики в регионе заключалась в том, чтобы санитарный кордон ограничивался в основном идеологической составляющей, а военно-политический блок включал только три прибалтийских государства.
Наиболее масштабный проект был выдвинут Польшей. Программа, сформулированная маршалом Ю. Пилсудским, была по-имперски широка. Она заключалась в воссоздании Польши в границах 1772 г. – «от моря до моря» (программа-минимум; она была в какой-то степени реализована после включения в состав Польши Западной Украины и Белоруссии, а также Виленского края и ряда литовских территорий, составлявших в 1920-22 гг. непризнанное марионеточное государство Срединная Литва), а лучше (программа-максимум) – в создании федерации «Междуморье» («Międzymorze»), которая позволит странам региона избежать российского и германского влияния. Согласно проекту, в федеративное образование планировалось включить Польшу, Украину, Белоруссию, Литву, Латвию, Эстонию, Молдавию, Венгрию, Румынию, Югославию, Чехословакию и, возможно, Финляндию.
В дополнение к этой геополитической программе Ю. Пилсудским и разведывательными службами Польши был создан политический проект «прометеизма», целью которого являлась дезинтеграция России за счёт поддержки националистических движений за независимость на её окраинах. С 1928 г. в Париже стал выходить журнал «Прометей», в качестве издателя которого значилась «Лига угнетенных Россией народов: Азербайдждана, Дона, Карелии, Грузии, Идель-Урала, Ингрии, Крыма, Коми, Кубани, Северного Кавказа, Туркестана и Украины» [13]. В 1959 г. эта идея легла в основу американской «Декларации о порабощённых народах».
Какова же была роль Литвы в создании тех геополитических конструкций, которые в межвоенную эпоху стремились реализовать на Балто-Черноморском пространстве великие державы?
Как отмечает исследователь внешней политики Литвы межвоенного периода В.Жалис, уже в начале периода независимости все внешнеполитические иллюзии исчезли. Данную точку зрения подтверждают, в частности, слова министра иностранных дел Великобритании, сказанные главе МИД Литовской Республики Юозасу Пурицкису, когда тот в ноябре 1920 года посетил с визитом Соединённое Королевство: «Разве такая малая нация, как литовцы, между такими крупными империалистическими нациями, как русские и немцы, может мечтать о том, чтобы остаться независимой?» Когда же Ю. Пурицкис привёл в пример Голландию, Данию и Бельгию и другие, ещё меньшие государства, которые существуют рядом с крупными народами, однако сумели сохранить независимость, лорд Керзон лишь коротко заметил: «Здесь другие обстоятельства, другие условия» [14].
Вообще в межвоенный период Литва стала своеобразным слабым звеном в проекте построения «санитарного кордона» как по западноевропейской, так и по польской модели. Конфликт с Польшей из-за оккупированных в 1920 г. войсками генерала Л. Желиговского территорий Литвы (в том числе и древней столицы государства – Вильнюса) привёл к тому, что отношения между двумя странами были крайне напряжёнными. Попытки Великобритании и Франции урегулировать этот спор путём создания польско-литовской федерации (так называемый «план Гиманса») успехом не увенчались, поскольку Литва опасалась, что в этом объединении окажется подчинённой Польше.
В результате Литву долгое время не удавалось привлечь даже к заключению какого-либо политического союза между прибалтийскими странами. Крайне настороженно к такому союзу относились даже северные соседи Литвы, поскольку опасались быть вовлечёнными в вероятный военный конфликт между Литвой и Польшей. Так, переговоры шли всю первую половину 1920-х гг., однако конференции глав МИД Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии в Варшаве в феврале и Латвии, Литвы и Эстонии в мае 1924 г. результатов не принесли, а в 1925 г. безрезультатно окончилась Хельсинкская конференция министров иностранных дел Польши, Латвии, Эстонии и Финляндии, в повестку которой вопрос о создании такого союза даже не был включён. Только в 1934 г. Латвии, Литве и Эстонии удалось заключить «Договор о согласии и сотрудничестве» («Балтийская Антанта»), однако и тогда никакой совместный документ о военно-политическом союзе подписан не был и военно-политический союз Эстонии и Латвии, созданный ещё в 1923 г., был продлён без участия Литвы.
Советская дипломатия умело пользовалась противоречиями, возникшими между странами прибалтийского региона, и всячески стремилась использовать Литву для прорыва «санитарного кордона». Для этого Советским Союзом использовался уже упоминавшийся конфликт между Литвой и Польшей по поводу Вильнюса, который РСФСР передала Литве 8 августа 1920 г., освободив от поляков в ходе советско-польской войны за месяц до этого. Затем, в 1923 г., СССР заявил о непризнании решений Совета Лиги Наций и Конференции послов в Париже об установления временной польско-литовской границы, оставившей Виленский край за Польшей. В 1926 г. Литва, единственная из прибалтийских государств, заключила договор о взаимном ненападении и нейтралитете с СССР (после чего, кстати, Великобритания перестала давать ей кредиты), который продлевался затем в 1931 и 1934 гг. и в котором также подчёркивалось, что Вильнюс признаётся литовской территорией. Кроме того, дважды (в 1927 и 1938 гг.) СССР дипломатическими демаршами помогал Литве избежать военного конфликта с Польшей. Правда, второй раз Литва пошла на соглашение с Польшей, приняв ультиматум, по которому, кстати, de jure она навсегда отказалась от Вильнюса [15].
Хотя вопросы, связанные с установлением советской власти и вхождением территорий Прибалтики, Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии и Северной Буковины в состав СССР, в настоящее время вызывают много споров, факт их военно-стратегической важности в условиях начавшейся Второй мировой войны признаётся безусловным. В мемуарах У. Черчилль признавал, что «Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на Запад исходные позиции германских армий с тем, чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи» [16].
Восточноевропейский (и в особенности) польский вопрос занимал значительное место в планировании лидерами Великобритании и США послевоенного устройства Европы. Так, если в послании Рузвельту от 20 февраля 1944 г. Черчилль отмечал заинтересованность лондонских поляков в том, чтобы рассматривать после окончания войны вопрос о возвращении Львова и Вильно в состав Польши [17], то уже 7 марта он пишет: «Я разъяснил полякам, что они не получат ни Львова, ни Вильно…» [18], – а 1 апреля в его послании есть такие слова: «Что касается меня, то мы продолжаем стоять на тегеранской позиции и не думаем от неё отходить, ибо считаем, что осуществление линии Керзона является не проявлением политики силы, а проявлением политики восстановления законных прав Советского Союза на те земли, которые даже Керзон и Верховный Совет союзных держав ещё в 1919 году признали непольскими» [19]. Впоследствии именно такое решение было принято во время Крымской (Ялтинской) конференции в феврале 1945 г.
Тем не менее, Польша продолжала оставаться важнейшим объектом политики западных держав. Н. Нарочницкая, в частности, отмечает, что уже с начала войны американская внешняя политика руководствовалась идеей воссоздания барьера в Восточной Европе: «Военный результат этой войны может обусловить огромный процесс перегруппировки сил от Богемии до Гималаев и Персидского залива… Ключ к этому лежит в реорганизации Восточной Европы, в создании буферной зоны между тевтонами и славянами. В интересах Америки направить свои усилия на конструктивное решение этой проблемы…» [20]
Вопрос о воссоздании Восточноевропейской федерации рассматривался и Великобританией. Так, в секретном докладе английского МИД «Некоторые исторические тенденции русской внешней политики» в 1945 году отмечалось: «Правительство Советского Союза неоднократно решительно высказывало своё отрицательное отношение к ней, хотя оно и заявило на Московской конференции, что в «должное время» оно будет готово рассмотреть этот вопрос в свете опыта послевоенного сотрудничества с другими союзными нациями и обстоятельствами, которые могут возникнуть после войны. Правительство Советского Союза опасается:
а) Что подобная схема станет инструментом осуществления польской мечты о создании блока «от Балтийского до Чёрного моря», который возобновил бы в новой форме примечательную Польско-Литовскую империю, какой она была в 16 и 17 веках…
б) …что подобная конфедерация, даже если она не направлена на отделение Балтийских государств и Украины от СССР, будет возглавляться антисоветскими элементами в Польше, Венгрии и других странах и таким образом может подпасть под германское влияние или влияние другой страны, которая захочет проводить антисоветскую политику» [21].
С 1943 г. руководство Советского Союза начинает рассматривать Восточную Европу как своеобразную геополитическую зону безопасности, поскольку становится очевидным, что послевоенный мир не будет избавлен от новой конфронтации. Речь идёт о создании своеобразного «санитарного кордона наоборот», «который бы оборонял не Европу от коммунистического влияния Москвы, а Советский Союз – от повторных наступлений из Европы» [22]. В известной «Записке Новикова» («Внешняя политика США в послевоенный период. Вашингтон. 22 сентября 1946 г.»), в частности, отмечалось, что «обстановка в восточной и юго-восточной Европе не может не рассматриваться американскими империалистами как препятствие на пути экспансионистской политики США» [23].
Под влиянием отказа США от изоляционизма, стремления к экономической и военно-политической экспансии на всём европейском пространстве, военно-политической интеграции Запада и начала реализации «доктрины сдерживания» была избрана тактика поддержки создания однородных правительств в восточноевропейских странах и формирования единого социалистического лагеря, что и было осуществлено к 1955 г. Таким образом Советским Союзом была полностью решена проблема доминирования в стратегически важном Балто-Черноморском регионе.
В период «холодной войны» отношение возглавляемого США евроатлантического блока к данному региону складывалось под влиянием созданных в первой половине XX в. классических геополитических концепций. Многие впоследствии признанные классики геополитики занимали при жизни крупные посты в политическом, военном или научном сообществах и не могли не оказывать влияние на внешнюю политику. Причём зачастую геополитика сама по себе рассматривалась не как набор неких теоретических постулатов, а как вполне конкретный аналитический метод, ориентированный на выработку не менее конкретной внешнеполитической стратегии.
Первым классиком геополитики, кто указал на геостратегическую важность Восточной Европы, был британский географ и политик Х. Макиндер [24]. Именно он предложил ставшую уже классической формулу: «Тот, кто господствует в Восточной Европе, доминирует над heartland’ом; тот, кто господствует над heartland’ом, тот доминирует над Мировым Островом; тот, кто господствует над Мировым островом, тот доминирует над миром» [25]. Балто-Черноморское пространство, согласно его точке зрения, является промежуточной территорией между heartland’ом и внутренним полумесяцем (тем, что впоследствии получит название «rimland») – окраинными (береговыми) пространствами евразийского континента.
О необходимости доминирования над этой территорией, с помощью которой можно контролировать континентальную массу Евразии, ранее писал и американский адмирал А.Мэхэн. Он предложил вполне конкретную политическую модель на основе геополитических разработок – им была актуализирована так называемая «стратегия анаконды», которую ещё в период Гражданской войны в США предложили генералы У. Скотт и Дж. Макклелан. Суть её заключалась в отсечении сухопутных территорий от моря и других водных путей для истощения противника. При этом предполагалось избегать прямых столкновений. Мэхэн перенёс эти тезисы на мировую политику, полагая, что морские державы должны установить контроль над береговыми зонами и стремиться максимально расширять и углублять их, что приведёт к удушению в кольцах «анаконды» держав континентальных.
Американский геополитик и один из первых представителей политического реализма в американской политологии Н. Спикмен переработал взгляды двух вышеназванных геополитиков и предложил свою формулу геополитического доминирования. Если у Макиндера ключом к мировому господству был heartland, то у Спикмена это rimland. Хотя предложенная им максима («кто контролирует rimland, доминирует над Евразией; кто доминирует над Евразией, держит в руках судьбу всего мира») по сути не отличается от вышеизложенной, смысловое содержание в ней несколько иное: Спикмен полагал, что rimland – это не просто зона противоборства континентальных и морских сил, но и самостоятельное геополитическое образование, а контроль над ним обеспечит окончательную победу морских держав. Собственно, это и должно стать сутью всей их внешнеполитической стратегии [26].
Одним из идейных последователей упомянутых геополитиков, кто вновь взглянул на Восточную Европу и Балто-Черноморский регион через призму геополитики, был известный американский политолог и государственный деятель Збигнев Бжезинский, который в течение последних 40 лет оказывает значительное идеологическое влияние на формирование американской внешней политики. Произошло это после распада СССР, когда страны социалистического блока (как в ЦВЕ, так и на постсоветском пространстве) определили евроатлантическую интеграцию как основу своей внешнеполитической стратегии. Бжезинский по этому поводу писал: «Пространство, веками принадлежавшее царской империи и в течение трёх четвертей века Советскому Союзу под главенством русских, теперь заполнено дюжиной государств, большинство из которых (кроме России) едва ли готовы к обретению подлинного суверенитета… Их жизнеспособность представлялась сомнительной, в то время как готовность Москвы постоянно приспосабливаться к новой реальности также выглядела непредсказуемой» [27].
Бжезинский также не оставляет России современного типа пространства для политического манёвра на евразийской шахматной доске – даже на постсоветском пространстве. Фактически, цель – новое сдерживание России, которая, по его мнению, под влиянием исторической уязвлённости и реваншизма может вернуться к имперской политике, о чём Бжезинский пишет и в книге «Второй шанс: три президента и кризис американской сверхдержавы» 2008г. [28]
Именно на этом и основывается стратегия США в Балто-Черноморском регионе. Однако их активность здесь связана в последние годы не только с Россией. Уже с начала 1990-х гг., когда с созданием ЕС перед США возникла реальная перспектива конкуренции с новым, формирующимся центром силы, они вновь обратились к стратегии выстраивания барьера между Россией и США. Причём теперь их задача состоит не только в том, чтобы предотвратить восстановление Россией своих позиций на постсоветском пространстве, но и в том, чтобы создать эффективный механизм давления на Европейский Союз, учитывая его зависимость от поставок энергоносителей с востока.
Идея создания Балто-Черноморского региона развития (сотрудничества) в наиболее общем виде возникла ещё в период распада Советского Союза в процессе сближения прозападных сил прибалтийских государств, Белоруссии и Украины. Сторонником более тесной экономической балто-черноморской интеграции был Л.Кучма, по инициативе которого в Ялте в 1999 г. прошёл Балто-Черноморский форум. В ходе его хотя и не было достигнуто конкретных соглашений, однако возникли возможности для реализации инфраструктурных проектов.
Региональное балто-черноморское развитие ориентировано в первую очередь на преодоление лимитрофности и периферийности этого региона. Однако конкретных механизмов для этого до сих пор не создано, хотя существует ряд проектов по развитию транспортных транзитных коридоров и инфраструктуры для энергетических поставок (как части общего Балто-Черноморско-Каспийского энерготранзитного пространства). Одним из них стал нефтепровод Одесса-Броды, правда, до сих пор он работает в реверсном режиме и используется только для перекачки российской нефти к Чёрному морю.
Немалую роль в безуспешности создания и реализации таких проектов сыграл приход к власти А. Лукашенко в 1994г. в Белоруссии, без отрыва которой от России, по признанию польского историка и политолога Юзефа Дарски, невозможно достичь эффективности функционирования балто-черноморского пространства. Тем не менее, он отмечает, что сейчас «всё более реальными становятся планы экономической интеграции в рамках балто-черноморского экономического пространства, которое противопоставлялось бы в политическом и экономическом планах российско-белорусскому союзу…» [29]
Конкретные существующие геополитические проекты на постсоветском пространстве можно разделить на 2 типа – те, реализация которых соответствует интересам США, и те, которые реализуются в интересах Европейского Союза.
ЕС в последние годы осуществляет стратегию создания «пояса стабильности и благосостояния» вдоль своих границ. Однако, если Европейская политика соседства, начало которой было положено в 2003-2004 гг., была ориентирована также и на Средиземноморский регион, то реализуемый с 2009 г. проект Восточного партнёрства, предложенный Польшей и Швецией, предназначен именно для стран постсоветского пространства – Украины, Белоруссии (первоначально участвовала на экспертном уровне; продвижение к более интенсивному сотрудничеству должно происходить по мере проведения внутренних политических и экономических реформ), Молдавии, Армении, Азербайджана, Грузии. Как известно, сотрудничество ЕС с любой страной основывается на принципе обусловленности (conditionality) – насколько внутреннее законодательство соответствует нормам ЕС, что связано с логикой внешней политики Европейского Союза – так называемой политикой, основанной на ценностях (values-based policy): верховенство закона, соблюдение прав человека, рыночная экономика. Это, однако, отнюдь не предполагает конечного членства партнёров в самом союзе.
Поэтому, как представляется автору, эти два проекта имеют две цели. Первая – создание благоприятного экономического и правового климата для деятельности европейских предпринимателей, а также западноевропейского капитала в этих странах и развитие внутреннего рынка для сбыта производимой европейцами продукции. Вторая – использование образа экономического и политического благополучия как результата сотрудничества с ЕС для интеграции на уровне гражданских обществ и усиления их цивилизационного отрыва от России.
Что касается США, то еще с начала 1990-х гг. они оказывают поддержку реализации альтернативных СНГ, ЕврАзЭС и ОДКБ интеграционных проектов.
Одним из них стал ГУ(У)АМ – попытка объединения на антироссийской ценностной и экономической основах Грузии, Украины, Молдавии, Азербайджана и Узбекистана (принимал участие в организации с 1999 по 2005 гг.). Основной задачей этого объединения должно было стать ослабление экономической зависимости от России, а также создание альтернативного маршрута для транспортировки каспийских и среднеазиатских энергоносителей. Значительный импульс развитию организация получила после «цветных революций» на Украине и в Грузии. С 2003 г. действует зона свободной торговли ГУАМ. Кроме того, как отмечается на официальном сайте организации, «ГУАМ получило действенную поддержку со стороны Соединенных Штатов Америки. Успешно выполняется Рамочная программа ГУАМ-США. Страны ГУАМ реализуют совместные проекты Рамочной программы: Проект по содействию торговле и транспортировке (ПСТТ) и Проект создания Виртуального Центра ГУАМ по борьбе с терроризмом, организованной преступностью, распространением наркотиков и иными опасными видами преступлений и Межгосударственной информационно-аналитической системы (ВЦ/МИАС). Упомянутые проекты разрабатывались в Киеве и Баку экспертами ГУУАМ с участием экспертов государств-участников Инициативы по сотрудничеству в Юго-Восточной Европе (SECI)» [30].
Тем не менее, в настоящее время сложно говорить о том, что ГУАМ оказывает серьёзное влияние на процессы на постсоветском пространстве. Скептицизм его участников по поводу реальных перспектив проекта продемонстрировало нежелание участвовать в предложенном в 2007 г. В.Ющенко проекте создания миротворческого батальона ГУАМ. А в январе 2009 г. президент Молдавии В.Воронин заявил: «ГУАМ как региональная организация нежизнеспособен и бесперспективен… Надо внимательно рассмотреть, что даёт этот ГУАМ и кому он нужен. Наше участие в этом ГУАМе крайне ограниченно, потому что от его работы нет результатов. Нет проектов, нет никакого консолидирующего начала» [31]. В связи с победой на президентских выборах В. Януковича заговорили и о возможном приостановлении Украиной членства в организации.
Как своеобразное дополнение к ГУАМ в декабре 2005 г. более широкой коалицией стран было создано Содружество демократического выбора, в которое вошли Украина, Молдавия, Литва, Латвия, Эстония, Румыния, Македония, Словения и Грузия. Как отмечалось в совместном заявлении, подписанном М. Саакашвили и В. Ющенко в августе 2005 г. в Боржоми, где были изложены основные принципы функционировании будущей организации, она должна стать «эффективным инструментом уничтожения разделительных линий в [Балто-Черноморском] регионе, нарушений прав человека и любого типа конфронтации или замороженного конфликта» [32]. Однако на деле активность этой организации сосредоточилась на поддержке прозападной оппозиции в постсоветских государствах. Одним из знаковых мероприятий, прошедших под её эгидой стала Вильнюсская конференция стран Балтийского и Черноморского регионов, на которую 4 мая 2006 года приехали также вице-президент США Д. Чейни и ныне покойный президент Польши Л. Качинский. Это мероприятие многие эксперты сразу охарактеризовали как начало «новой холодной войны», так как своё выступление Д. Чейни посвятил, в основном, угрозам, исходящим со стороны России, критике её политики на постсоветском пространстве (в том числе участия в урегулировании «замороженных конфликтов»), необходимости консолидации против попыток энергетического шантажа с её стороны [33].
Хотя все вышеупомянутые проекты действуют в различных сферах, их отличают две важнейшие особенности – в конечном счёте они, будучи реализацией созданных вне этого региона социально-политических и экономических конструктов, не предполагают субъектности стран, входящих в регион, ни в экономической, ни в политической, ни в общественной и культурной сферах и направлены в большей или меньшей степени на предотвращение реализации жизненных интересов России на постсоветском пространстве.
Важно также отметить, что во всех этих планах особое место по традиции занимает Польша, которая рассматривает себя как потенциального регионального лидера. Причём, как ностальгировал бывший глава МИД Польши Бронислав Геремек, «Польша была сильным государством, когда ее внешняя политика опиралась на ось север-юг» [34] (опять возникает реминисценция Междуморья). Попытками воссоздания этого проекта и объясняется её активность в разработке и реализации программы Восточного партнёрства, установление стратегического партнёрства с Литвой, стремление к созданию совместных военных структур с Литвой, а затем и с Украиной (LitPolBat, LitPolUkrBat), интенсивная политическая поддержка В. Ющенко и лоббирование его евроатлантической активности в ЕС и НАТО и др. Кроме того, в 2006 г. был провозглашён проект создания IV Речи Посполитой, суть которого состоит в формировании единого культурно-религиозного пространства на восточных территориях (а буквально «восточных окраинах» – «kresach wschodnich») для консолидации польской нации – эти территории включают в себя Западную Украину и Западную Белоруссию, Литву, Латвию, Калининградскую область. Для облегчения трудовой миграции этнических поляков и поддержания единства польской нации в 2007 г. была введена карта поляка.
В заключение хотелось бы рассмотреть роль Литвы в современных процессах на пространстве Балто-Черноморья. Ещё 17 мая 1993 г. в так называемой «Европейской речи», в которой были провозглашены евроатлантические приоритеты внешней политики Литвы, А. Бразаускас заявил: «Литва также высказывается за создание программ региональной безопасности в Восточной Европе. Значительными шагами в этом направлении являются сформулированная Президентом Польши Л. Валенсой идея «НАТО-бис», инициатива Украины о целостной и безопасной зоне Восточной и Центральной Европы. Думаю, что в такие программы могли бы включиться как можно больше стран Восточной и Центральной Европы, среди них и государства СНГ» [35].
Хотя эта инициатива в итоге реализована не была, однако южное направление до сих пор продолжает оставаться приоритетным в долгосрочной внешнеполитической стратегии Литовской Республики. Влиятельные литовские политологи Р. Лопата, Ч. Лауринавичус, В. Сирутавичус отмечают, что в политической и научной среде Литвы многие говорят о значении истории Литвы для её современной внешней политики: наследие Великого княжества Литовского становится тем компонентом её геополитического кода, который определяет вектор политики в регионе, отношения с Белоруссией и Украиной [36].
В этом смысле показательна апелляция А. Бразаускаса к общему средневековому историческому прошлому с Белоруссией [37] и Украиной [38] как причины особого внимания Литвы к данному направлению внешней политики. После того как президентом Белоруссии стал А. Лукашенко, Литва, по словам бывшего президента, стала «как бы посредницей между Беларусью и европейскими структурами» [39]. Например, в качестве посредника именно литовское посольство в Минске с 2004 г. является контактным посольством между Белоруссией и НАТО [40]. А во время визита Бразаускаса на Украину в марте 1995 г. им совместно с Л. Кучмой была подписана декларация, в которой было заявлено о взаимной поддержке друг друга в стремлении к интеграции в евроатлантические структуры. Надо сказать, что Литва в последовавшие годы продолжала целенаправленно и последовательно лоббировать украинское вступление в ЕС и НАТО. Это отчасти является данью той проамериканской и пробританской ориентации, которой придерживалось литовское руководство с момента обретения государством независимости.
Одной из задач внешней политики США является недопущение становления ЕС как конкурирующего центра силы. Традиционно связанная «особыми отношениями» с США, Великобритания, реализуя свою внешнеполитическую доктрину, также стремится к наименьшей централизации ЕС, выступая за углубление экономической интеграции при ограниченных темпах интеграции политической. Поэтому она всегда поддерживала включение в ЕС максимально возможного числе стран для усложнения процесса принятия решений на наднациональном и межправительственном уровнях. Соответственно, и основные задачи внешней политики правительства Литвы, установленные в конце 2008г., направленные на поддержку «усилий Украины и Грузии подготовиться в ближайшее возможное время стать членом НАТО, а также Украины, Молдавии и стран Южного Кавказа интегрироваться в ЕС» и, кроме того, Белоруссии, «пропорционально её усилиям приблизиться к европейским демократическим стандартам»[41], в полной мере соответствуют упомянутым целям американской и британской внешней политики.
Аналогичным образом и «всесторонняя поддержка…усилий ЕС и НАТО развивать и укреплять партнёрство со странами Средней Азии и Каспийского бассейна, особенно с точки зрения глобальной безопасности и энергетической точки зрения, а также предоставлять помощь ЕС для демократического развития этих государств» соответствует этим задачам. Литва активно поддерживала «цветные революции», оказывает помощь прозападным силам в Белоруссии. Кроме того, она стала первой страной ЕС, которая за последние годы пошла на установление тесных экономических контактов с Белоруссией, что продемонстрировал визит А. Лукашенко 16 сентября 2009 г. Решая задачи создания альтернативных маршрутов поставок углеводородов в ЕС, Литва стремится и к собственной выгоде, присоединившись к проекту продления нефтепровода Одесса-Броды до Гданьска и Плоцка (с возможным ответвлением в Литву).
Можно констатировать, что Литва в определённой мере соперничает с Польшей за региональное лидерство. В частности, и.о. президента Литвы А. Паулаускас в 2004г. на конференции «Новая внешняя политика Литвы» заявил: «Сегодня я предлагаю более широкую доктрину. Я вижу Литву региональным лидером за счёт членства в ЕС и НАТО и активного развития отношений с соседями. Я вижу Литву региональным центром и Вильнюс – региональной столицей»[42]. Литовский политолог Э. Некрашас по этому поводу даже сетует, что «настойчивые усилия стать региональным лидером отдаляют Литву от Европы»: «осуществляя концепцию регионального лидерства, Литва больше внимания уделяла отношениям с восточными соседями, а не с западными, в первую очередь с важнейшими странами ЕС – Германией, Францией, Соединённым Королевством»[43].
Таким образом, геополитическое и геоэкономическое значение Балто-Черноморской дуги всегда определяло повышенный интерес к ней со стороны ведущих европейских и мировых держав. Историческая преемственность в использовании пространства для сдерживания России, которое в разные эпохи принимало различные формы – идеологическую, военно-политическую или экономическую, – даёт основание полагать, что и в будущем эта роль, вряд ли, исчезнет. После окончания «холодной войны» и распада СССР явное идеологическое и военно-политическое сдерживание отошло на второй план – основным стало экономическое измерение: проблема обеспечения бесперебойных поставок энергоресурсов ЕС и диверсификации их маршрутов; борьба за рынки сбыта и доминирование в финансовом и банковском секторах государств Балто-Черноморья и т.п. Цели этого, однако, очевидны: обеспечить благоприятные условия для деятельности своих экономических агентов и создать экономические предпосылки политического влияния на эти государства, чтобы не допустить восстановления Россией своих позиций на пространстве исторических жизненных интересов. И в этом смысле трудно переоценить значение начавшейся реальной «перезагрузки» в российско-украинских отношениях, которую можно рассмотреть как серьёзный удар по планам приближения к российским границам нового, экономического «санитарного кордона».
Что касается роли Литвы в процессах, происходящих на Балто-Черноморском пространстве, то её также следует рассматривать в контексте исторической преемственности. Современная литовская политика здесь не представляет собой чего-либо принципиально отличного от осуществления евроатлантической повестки дня (в первую очередь США и Великобритании). Однако, учитывая стремление Литвы к региональному лидерству и традиционно амбициозную внешнюю политику (насколько это возможно для члена ЕС и НАТО), представляется справедливым указанное мнение о том, что стратегия Литвы в отношении южных соседей имеет историческую основу, которая, несомненно, будет и в будущем оказывать влияние на её отношения с государствами Балто-Черноморской дуги.
Примечания:
[1] Четверикова О.Н. Культура и религия Запада / О.Н.Четверикова, А.В.Крыжановский. – М.: ОАО «Московские учебники», 2009. – С.342.
[3] Рубинский Ю.И. Образ России в Европе: опыт Франции / Ю.И.Рубинский // В сборнике «Россия в Европе. Как нас воспринимают в Европе и евроатлантическом сообществе» (ДИЕ РАН, №184) / Под ред. В.В.Журкина (отв. ред.), А.Ю.Бочевера, М.Г.Носова, Н.П.Шмелёва. – М.: Институт Европы РАН, Русский сувенир, 2007. — С.109.
[4] Брейтвейт, Р. За Москвой-рекой. Перевернувшийся мир / Р.Брейтвейт. – М.: Московская школа политических исследований, 2004. – С.36.
[5] Там же, с.60.
Родерик Брейтвейт – британский разведчик и дипломат. Значительную часть своей карьеры занимался Россией и Восточной Европой. Он родился в Лондоне в 1932 г. В 1951-52гг. служил в военной разведке в Вене, в 1955 г. поступил на дипломатическую службу. Служил в Джакарте, Варшаве, Москве (1963-66 гг.), Риме, Брюсселе, Вашингтоне. Был британским послом в Москве в 1988-1992 гг. С 1992 по 1993 гг. – советником по международным делам у премьер-министра Дж.Мейджора и Председателем Объединённого комитета спецслужб (Межведомственного комитета по развединформации). Источник.
[6] Борко Ю.А. От европейской идеи – к Единой Европе / Ю.А.Борко. – М.: Деловая литература, 2003. – С.226.
[10] История дипломатии [Т.3] / Под.ред. А.А.Громыко и др. – М.: Изд-во политической литературы, 1965. – С.181.
[11] British Secretary’s Notes of an Anglo-French Conference, held at Lympne, on Sunday, August 8, 1920, at 4.45. // Documents on British Foreign Policy, 1919-1939 / Ed.by Rohan Butler and J.P.T.Bury. – First Series, Volume VIII. – Oxford, University Press, 1958. – P.724-725.
[12] Appendix 2 to British Secretary’s Notes of a meeting held at Lympne on Monday, August 9, 1920, 1t 10.30 a.m. // Ibidem, p.747.
[14] Žalys, V. Lietuvos diplomatijos istorija (1925-1940) / V.Žalys. – Vilnius: Versus Aureus, 2007. – P.15-16.
[15] Плотников, А.Ю. Прибалтийский рубеж. К десятилетию российско-литовского договора о границе / А.Ю.Плотников. – М.: Книжный дом «Либроком», 2009. – С.17-19.
[16] Черчилль, У. Вторая мировая война. В 6 т. Т.1: Надвигающаяся буря / У.Черчилль. — М.: Воениздат, 1955, стр. 357-358.
[17] Секретная переписка Рузвельта и Черчилля в период войны / Под ред. Ф.Л. Лоуэнхейм и др. – М.:ТЕРРА, 1995. – С.504.
[18] Там же, С.528.
[19] Там же, С.546.
[20] Нарочницкая Н. Чего ждать России от «Новой Европы»? / Н.Нарочницкая. – 2000, 16 апреля. – URL: http://narochnitskaia.ru/cgi-bin/main.cgi?item=1r200r031222160526
[21]Прибалтика и геополитика. 1935-1945. Рассекреченные документы Службы внешней разведки Российской Федерации / Сост. Л.Ф.Соцков. – М.: РИПОЛ классик, 2009. – С.402.
[22] Системная история международных отношений в четырёх томах. Том третий. События. 1945-2003 / Под ред. А.Д.Богатурова. – М.: Научно-образовательный форум по международным отношениям, 2003. – С.17.
[23] Внешняя политика США в послевоенный период («Записка Новикова»). — Международная жизнь, 1990, №11. – С.148-154.
[24] Х.Дж.Макиндер (1861-1947) – преподавал в Оксфорде с 1887г., один из основателей Лондонской школы экономики и Королевского географического общества, был директором Лондонской школы экономики, членом Палаты Общин, а в 1919-1920гг. – британским посланником в Южной России. Член Тайного совета (совещательный орган при британском монархе) с 1929г.
[26] Sempa P.F. Spykman’s World / Francis P. Sempa. – April 3, 2006.
[27] Бжезинский З. Великая шахматная доска / З.Бжезинский. – М.: Международные отношения, 1998. – С.110.
[28] Brzezinski, Z. Second chance: Three Presidents and the Crisis of American Superpower / Z.Brzezinski. — The Washington Post, 2007. – P.188-189.
[29] Przeziw Moskwie – Współpraca Bałtycko-Czarnomorska / Józef Darski. – 23. luty 2008.
[30] История ГУАМ / Официальный Интернет-портал организации.
[31] Президент Молдавии: «ГУАМ нежизнеспособен и бесперспективен» / ИА REGNUM. – 2009, 27 января.
[33] Naujos geopolitinės architektūros pradžia / Veidas. – 2006.05.11. – Nr.19, p.24-25. [34] Tyrania egzotycznych sojuszy / Dominika Ćosić, Agata Jabłońska. – 2006, №24. [35] Цит. по Бразаускас А. Пять лет Президента. События, воспоминания, мысли / А.Бразаускас. – М.: ЗАО «УНИПРИНТ», 2002. – С.236.
[37] Бразаускас А. Ук.соч, с.392-395.
[38] Там же, с.496.
[39] Там же, с.402.
[40] Bendradarbiavimas su ne NATO valstybėmis / LR Krašto apsaugos ministerija.
[41] Lietuvos Respublikos Vyriausybės programa. – 2008.12.09.
