2013 г. в Польше объявлен Годом Январского восстания 1863 г. В польских СМИ появляются репортажи, посвящённые тем далёким событиям 150-летней давности, звучат хвалебные слова в адрес повстанцев и обвинения России в варварстве и коварстве.

«Все польские восстания XIX в. проходили под лозунгом «restitutioinintegrum» всего, чего мы лишились в веке XVIII», — так охарактеризовал уже в ХХ в. природу выступлений поляков против России польский политический публицист Станислав Цат-Мацкевич. Таковым было и Январское восстание 1863 г., и под таким же углом зрения его и следует рассматривать.

Январское восстание, как и прочие польские восстания против Российских властей 1794, 1830 гг. были направлены на восстановление Речи Посполитой в границах 1772 г., т.е. до её первого раздела. Для этого польские мятежники намеревались отторгнуть от России западнорусские – нынешние украинские и белорусские земли, и необходимым условием успеха считали распространение мятежа вглубь России.

Польский вопрос всегда оставался в центре внимания русских интеллектуалов. Свои раздумья судьбам Польши и России посвятил не один русский философ и публицист ХІХ в.: Владимир Соловьёв, Михаил Катков, Николай Страхов, Фёдор Достоевский, Михаил Коялович. Позже, уже в ХХ в. на эту тему много писали Иван Дусинский и Николай Бердяев и ряд иных ярких мыслителей. Поэтому утверждение, будто Россия видела в поляках лишь расхожий человеческий материал, годившийся для подавления и притеснений ради реализации Россией каких-то своих имперских экспансионистских амбиций, неверен в корне. Интеллектуальная Россия Польшу знала, видела, даже ценила, и размышляла над путями выхода их русско-польского тупика.

Предлагаемая рецептура была разной: от философии слияния Православия с католичеством под скипетром папы римского (В. Соловьёв) до вытеснения польского этнического элемента за пределы Западной Руси (М. Коялович) и искоренения угрозы полонизации западнорусских земель через подавление польского мятежа на территории самой Польши (М. Катков). С польской стороны такого интеллектуального разнообразия не было. Напротив, там царило удивительное единодушие, что Западная Русь – это тоже Польша, Православие – это ересь и принцип liberum conspire – свобода замышлять заговоры (против России).

Тезисы о вине России в разделах Речи Посполитой — центральный сюжет польской историографии. Поляков даже не смущает тот факт, что, собственно, польские земли вошли в состав России только в 1815 г. по итогам Венского конгресса, и при согласии ведущих западных держав. На повестке дня стоял вопрос о перегруппировке сил в Европе после наполеоновских войн, и Австрия, как и Англия, не очень-то дорожили независимостью Польши, выступившей на стороне «корсиканского чудовища». События 1815 г. принято иногда называть Четвёртым разделом Речи Посполитой. Что касается предыдущих трёх, то к России отошли западнорусские земли, ранее захваченные Польшей. Оттого и выбиты были по приказу Екатерины II на медали по этому поводу слова «Отторженная возвратихъ».

Поляки на культурно-политическую принадлежность Западной Руси смотрят иначе. В их понимании, это польские земли, вскормленные трудом польских колонистов и напоенные духовностью польской культуры. Отчасти это правда. Так уж вышло, что как раз на «восточных землях» родились и творили выдающиеся деятели польской культуры – Юлиуш Словацкий, Северин Гощинский, Адам Мицкевич. Это польские Пушкины, Чеховы, Лермонтовы, и без них невозможно представить польскую культуру. Вот почему для поляков «восточные территории» — колыбель их культуры. И как раз за изгнание оттуда православных «схизматиков» и боролась польская шляхта, поднимая одно восстание за другим.

Параллельно с этим проповедуются откровенно идиллические клише о, будто бы, массовом участии малороссийских и белорусских крестьян в тех событиях на стороне поляков. Тем самым Польша позиционирует себя бескорыстным борцом за независимость Украины и Белоруссии, народ которых, дескать, тянулся к братской Польше из-под гнёта царского сапога.

На самом деле, это – миф. Как известно, восстание 1863 г. распространилось от Западной Украины до Киевской губернии, но такой внушительный территориальный охват не должен вводить в обманчивое впечатление о масштабах этого явления. Например, на Подолье восстания, как такового, не было, а на остальной Украине властям не составило труда подавить его спорадические вспышки. Мятежники загодя старались заручиться поддержкой малороссийского крестьянства, но их попытки потерпели неудачу. Малороссы, за редким исключением, выступили на стороне русских войск, поставляя информацию о польских отрядах, а то и нападая на них. Поляки издавали множество прокламаций с призывами национально-политического единения поляков, малороссов и даже евреев, как соотечественников, ибо их духовно-политическим ориентиром должна была бы выступать Речь Посполитая, а не Российская империя. Характерно, что в польских воззваниях речь шла о «народах Литвы и Руси», без указания конкретных этнонимов (малороссы, белорусы, литовцы). Этим поляки стремились сплотить все национальные группы, слить их в единый политический организм. Например, евреи были названы «такими же поляками, но другой веры». «Поляками» называли малороссов, белорусов и литовцев.

Иногда в этот дискурс удаётся вовлечь украинских гуманитариев. Это выражается в их участии в совместных конференциях польских и украинских историков, организуемых польскими НПО, в подготовке совместных работ по истории восстания 1863 г., и не только его, а также и фактах польско-украинского сотрудничества в 1830 г. и 1920 г. При этом умалчивается, что на сотрудничество с Польшей шли либо предельно полонизированные западно-украинские шляхтичи, либо представители радикальных украинских организаций, как Петлюра в 1920 г.

С завидной периодичностью в украино- и русскоязычных СМИ появляются публикации, посвящённые одиозным личностям из истории польско-украинских отношений, которые «творили» как раз в 1860-х – о Францишике Духинском (утверждал, что «москали» — туранское племя, враждебно настроенное к идее славянского польско-украинского единения), Паулине Свенцицком (редактор ежемесячника «Село. Коллективное издание, посвящённое народным украинско-русским делам» и автор термина «украино-русский»), и т.д. Их пропагандистское наследие преподносится как забота о возрождении украинской культуры и украинского национального сознания, а геополитические соображения, которыми они руководствовались, либо упускаются из виду, либо изображаются попыткой Польши вернуть Украине извечно ей присущую европейскость, возвратить её в лоно европейской цивилизации, где она, будто бы, и обреталась до порабощения Москвой. Упор делается на то, что именно П. Свенцицкий впервые опубликовал гимн «Ще не вмерла Україна» (точная калька с польского гимна «Jeszcze Polska nie zginela»); что Ф. Духинский желал видеть поляка и украинца братом, а не врагом; что один из самых знаменитых участников восстания 1863 г., Зигмунт Сераковский, называл себя «украинцем с правого берега Днепра». Курирующие подобные мероприятия польские гуманитарные фонды и организации ненавязчиво придерживаются концепции двойной этнической идентичности украинского населения (Gente Ruthenus, natione Polonus – «по происхождению русин, по национальности – поляк).

Но, с точки зрения некоторых современных украинских авторов националистического толка, главной причиной украинско-польского непонимания в ту эпоху была экспансионистская политика Польши, отказывавшей украинцам в праве на самостоятельное существование. Польские документы тех времён содержат заявление, что топонимы «Украина», «Литва» и т.д. не подразумевают образование от них этнонимов («украинцы», «литовцы»), а являются лишь территориальными наименованиями регионов, в которых проживает такое же польское (с политической точки зрения) население, как и в Польше. На самом деле, такая постановка вопроса некорректна. Украинская националистическая публика занимается научно неоправданной проекцией сегодняшних политических установок на XIX век, когда уровень сепаратистских устремлений среди малороссов был ничтожен. Линия раскола между поляками и малороссами имела не политико-сепаратистские (создание независимой Украины), а политико-цивилизационные мотивы (противостояние православного населения Малороссии, тяготевшего к единоверной России, тирании католиков-поляков).

Зацикленность украинствующей публики на версии о стремлении малороссов к территориально-политическому суверенитету во время восстания 1863 г. объясняется её идеологическим удобством. Восстание поляков 1863 г. и период расцвета украинофильства совпали по времени, а, следовательно, по мнению некоторых украинских историков, у поляков был реальный шанс завоевать симпатии украинского крестьянства не только поддержкой хлопоманства (что поляки и делали с большой охотой), но и удовлетворением автономистских устремлений части украинофильской интеллигенции (чего поляки делать не собирались).

Невольно возникает целый ряд соображений по этому поводу.

Важно помнить, что все польские восстания ХІХ в., как выразился С. Цат-Мацкевич «проходили под лозунгом «restitutioinintegrum» всего, чегополяки лишились в веке XVIII, т.е. польские повстанцы грезили возвращением под власть польской короны Белоруссии и Малороссии. В основе польских восстаний лежал экспансионистский дух.

Многие идеологи и воспеватели Январского восстания разделяли взгляды Анджея Товянского, польского философа, автора термина «мессианизм». А. Товянский верил в миссию поляков, а Наполеона считал зачинателем демократических процессов в Европе. Так вырисовывается ментально-идеологическая цепочка от Наполеона, идущего войной на дикую православную Россию, до польского мессионизма, занимавшегося тем же. Это звенья одной идеологической цепи.

Сегодня 150-летний юбилей Январского восстания используется, как дежурный повод ткнуть пальцем в Россию, и наклеить на неё множество ярлыков. Забавно, но иногда некоторые польские авторы заходят в своих фантазиях так далеко, что смешивает в кучу и события 150-летней давности, и отношения НАТО и России, и моральные характеристики нынешнего российского правительства. Очевидно, что нагнетание антироссийской атмосферы используется в сугубо политических целях, т.к. этим занимается, главным образом, оппозиционная клерикально-консервативная партия покойного президента Леха Качинского «Право и справедливость» («ПиС»). «ПиС» борется за сердца избирателей с правящей партией «Гражданская платформа» («ГП»), к которой принадлежат и нынешний глава польского государства Бронислав Коморовский и польский премьер Дональд Туск. Администрация Д. Туска пытается выстроить сбалансированные отношения с Берлином и Москвой, старается вписать Варшаву в геополитическую ось Берлин – Москва, дабы та не осталась в стороне от участия в принятии основных решений в европейской политике. Поэтому администрация Д. Туска, не умаляя в глазах польских патриотов истории Январского восстания, старается отметить его юбилей более сдержанно, без зашкаливающей за все разумные пределы русофобии, по-тихому, на местном уровне, не придавая этой дате интернационального звучания.

В свою очередь, «ПиС» играет на противоположном поле, всегда критикует «ГП», клянёт москалей, призывает поляков не поддаваться искушениям нормализации российско-польских отношений и намеренно выпячивает факт участия поляков в различных войнах против России (Отечественная война 1812 г., Венгерская кампания 1848 г., множество русско-турецких войн и в Кавказской войне).

Польское общество неоднозначно воспринимает идею провозглашения 2013 г. Годом Январского восстания. Большинство поляков, несомненно, считают справедливыми стремления своих предков захватить западнорусские земли. Но некоторые при этом выражают недоумение по поводу настойчивого желания властей отметить с широким размахом 150-летний юбилей не победы, а поражения.

Польский геополитик Влодзимеж Бончковский говорил, что идеология польского прометеизма (раскол России вдоль национальных швов), если даже не будет возможности для её внешнеполитического применения, остаётся эффективным средством внутренней мобилизации польского общества. То же и с 2013 г., как Годом Январского восстания. Это будет ещё одним актом в беспрерывной цепи исторических претензий поляков к России, как эффективного инструмента внутренней мобилизации польского народа, чья идентичность формировалась вокруг идеологемы противостояния цивилизованного католицизма с православной «схизмой».